И был пир. И не было на том пиру веселее Локи. И Тор, улыбаясь светло и спокойно, наполнял кубки, а Всеотец вёл мудрые речи. И золото колонн всё плескалось в вине, а, может, наоборот, вино пестрело на чашах, посуде, лицах... Хмель тяжело и мягко заполнял голову, развязывая язык, а она всё смотрела, смотрела...

Он знал её. Даже имя знал, теперь только забыл. Ладная, рыжеволосая, с кошачьими охряными глазами, тихая и, наверняка, не уйдёт отсюда сегодня ни с Тором, ни с Фандралом, о других и думать нечего. Сидит, ото всех отвернувшись, тянется нетронутым своим кубком, девчонка... Наверняка чтобы он молчал.

Ну уж нет. Хмельная музыка оглушала всех вокруг, уносила в обычный пиршественный чад, а богу хотелось веселья. Обведя зал шальными глазами, прервав очередное бахвальство Тора, он начал говорить, стараясь не обнести "мёдом речей" никого из присутствующих. И вот уже Один, забыв все свои мудрые слова, помрачнев лицом, сдерживает играющего желваками громовержца под недовольный гомон асов. Локи ухмыляется - разве он сказал что-то не так? Правду говорить легко и приятно. И говорит, отмахиваясь от тихой асиньи, жалит каждым словом, стремясь заранее воздать сполна за каждую каплю яда, каждый крик сыновей. И когда тяжёлая рука Стража ложится на его плечо, смахивает её с яростной небрежностью:
- В последний день ты падёшь от моей руки, зачем так долго ждать?

Бог открывает глаза, а в зале уже никого нет. И тишина. Слуги спокойно собирают с залитых столов неприглядные остатки недавно ещё богатого пира, совсем не обращая внимания на него, сидящего на полу у колонны в обнимку с тихой асиньей, что задремала, кажется, совсем упившись. И тишина, равнодушная, пустая. Бог горбится, просит, чтобы не так тихо, чтобы хоть немного ещё услышать тот шальной, зовущий напев. Рука асиньи тихо сжимает его плечо, красные от вина губы с трудом раскрываются и напев звучит, тоненький и совсем не шальной, а чистый и спокойный. А потом он как-то незаметно уступил другим песням, светлым и радостным, печальным и лёгким.

Бог слушал. А потом, как-то неловко вскинув взгляд, словно впервые увидел, уставился на асинью, и вдруг нетвёрдым языком выговорил наконец её имя, как-то обречённо, как страшное признание, выговорил:
- Сигюн.

Красные губы дрогнули, смолкнув, охряные глаза открылись. Сигюн устало опустила голову на плечо Локи.
И не знала она, не знала...