Робб бежит к вертолету, его ботинки стучат по твердой, пыльной земле под ногами. Шум четырех лопастей и двух двигателей оглушительный, пронзительный вой и стук, из-за которого невозможно понять, что кричит ему рядовой Торрен. Робб показывает рукой, что он не слышит, и Торрен, не останавливаясь, пожимает плечами, направляясь к их отряду, который перевозят на аэродром Кандагара. Робб опускает голову, прячась от шквалистого ветра, обхватывает руками открытую дверь, и сержант Джон втягивает его внутрь.

Они зовут его Большой Джон не только потому, что он командир их отряда, самый старший и крупный даже для хорошо сложенного морского пехотинца, но и чтобы различать с Маленьким Джоном, командиром боевой группы Робба. Торрен двигается позади, и они занимают места между рядовыми Дэрином и Халисом, их снайперами. Их глаза закрыты, они готовы к взлету.

Торрен толкает Робба локтем и показывает разорванную пачку Skittles, без сомнения оставшуюся от его последнего MRE*, и молча предлагает угощение. Робб протягивает ладонь, Торрен встряхивает пачку, высыпая ему в руку полдюжины. Робб, благодаря, кивает в ответ. Skittles, в отличие от M&M's, тают в руке раньше, чем во рту, оставляя после себя радужное липкое пятно, особенно в такую жару, когда температура поднимается до сотни градусов, и пот стекает по затылку. Ладони потеют, но конфеты всё равно вкусные. А Торрен хороший парень. На самом деле, в этом вертолете нет ни одного морпеха, которому бы Робб не доверил свою жизнь.

Он не может отделаться от мысли, что если бы Джон был с ним, а не настоял на армии, и они оба записались бы в морскую пехоту, для его брата все было бы иначе. Джон не был бы в бо́льшей безопасности — морские пехотинцы крепкие, но не неуязвимые — но сейчас он бы не застрял дома в темном подвале. Парни в отряде Робба часто шутят, делятся историями и всякими глупостями, которые помогают им не сойти с ума. Джон же всегда был чертовски серьёзен. Чаще всего никто не знал, как реагировать на его настроение. Но Робб рассмешил бы его, просто чтобы тот не раскис. Ведь судя по его электронной почте, сейчас Джону пригодилась бы часть братского здравомыслия.

Их отец, Нед, был морским пехотинцем, как их дед. Они выросли на историях о дедушке Старке, крутом парне, который во время второй волны штурмовал пляжи и высадился на Иводзиме. Джон по всем признакам должен был стать морским пехотинцем, но он последовал примеру дяди Бена и пошел в армию.

«Ему тяжело, Робб, — не в первый раз напомнил отец, когда Джон объявил о своем решении. — Он чувствует, что должен выбрать собственный путь».

По факту Нед Старк не был отцом Джона, и болтовня про «следуй по стопам своего отца» лишний раз напоминала ему об этом неприятном факте, но Робб считает, что это чушь собачья. Все, что Джон знал о своем настоящем отце, что у них была общая фамилия — Сноу, — а отец Робба был рядом с ним с тех пор, как в 2000 году умерла мать Джона. Робб с трудом припоминал время до того, как Джон Сноу приехал к ним и стал его братом. Он всегда считал, что Джону следует просто официально сменить фамилию, стать Старком на деле, а не только на словах. Он уже был на всех постановочных семейных фотографиях, которые собрали фотографы Associated Press, и участвовал в предвыборной кампании отца, хотя лучше бы они вместо этого выпивали и флиртовали с девчонками. На Джона возлагались все надежды, связанные с выполнением долга перед страной и нравственно безупречным поведением. С таким же успехом он мог бы носить и семейную фамилию.

Но есть постоянные напоминания о том, что Джон не брат Робба в том смысле, в каком это важно для некоторых людей — его фамилия и прежнее звание специалиста Джона Сноу в армии США. Джон прослужил более двух лет, и ему нравилась служба так, как может нравиться человеку, отправленному в Афганистан. Пока все не изменилось четыре месяца назад, когда весь его отряд погиб. Робб не знает, что почувствует, если что-то подобное случится с его отрядом; на самом деле ты не можешь позволить себе думать о подобном. Но ему ни в коем случае не придется проходить через это в одиночку. А где были сослуживцы Джона, когда он пребывал в отчаянии после подрыва? Когда он потерял свою девушку и друзей?

Дейси усмехается ему и пристёгивается с щелчком. По ее лицу он видит, что она думает о том же, что и он, о чем они все, вероятно, думают, когда вертолет отрывается от земли, раскачиваясь и поднимаясь вверх под сильным шквалистым ветром.

Почти на месте.

Он на шаг ближе к тому, чтобы съесть что-то более менее похожее на домашнюю еду. Что-то кроме чили с фасолью и рисом, которые ел последние пять дней. От одной мысли о гигантской газировке и жирном куске пиццы пепперони из Pizza Hut у него текут слюни. Он на шаг ближе к компьютеру, чтобы связаться по Скайпу с Джейн и отправить Джону электронное письмо с непристойным анекдотом, который рассказал ему Эд Карстарк. Ему также нужно отправить маме запоздалое поздравление ко Дню матери. Чтобы сказать ей, это она сделала его тем мужчиной, которым он стал; тем, которым, как он надеется, она гордится.



ВАШИНГТОН — Причина воскресного крушения вертолета, в результате которого погибли восемь американских военнослужащих и трое афганцев, остается неизвестной, хотя, по данным НАТО, вертолет «Черный ястреб» разбился в районе, кишащем боевиками движения «Талибан».

Авиакатастрофа произошла в Шах-Вали-Коте, расположенном в провинции Кандагар, которая является центром повстанческого движения «Талибан». «Черный ястреб», транспортный самолет для перевозки военнослужащих и снаряжения, сгорел после крушения. Один афганец выжил.

Американские военные преодолевают на «Черных ястребах» обширные пустыни и заминированные дороги Афганистана. Пилоты вертолетов совершают около 50 000 вылетов в год.

Причины крушения вертолетов многочисленны. Техническая неисправность, погодные условия, человеческая ошибка, повстанцы.

Воскресная авиакатастрофа стала трагедией с самым высоким числом погибших среди военнослужащих США. Последнее крушение «Черного ястреба» произошло 16 августа 2012 года и унесло жизни семи американских военнослужащих.

*MRE — индивидуальный рацион питания принятый на снабжение ВС США.

Джон слишком крепко сжимает черные, пластиковые ручки на кресле Брана, до белых костяшек пальцев, толкая его по неровному газону кладбища «Волчий лес» на северо-западе Мичигана, кладбища, где были похоронены несколько поколений Старков. Он бы тоже покоился здесь, если бы погиб вместе с Игритт и своим отрядом, если бы погиб он, а не Робб. Хоть он и не Старк, но знает, что Нед похоронил бы его здесь, под блестящим надгробием.

Джон оглядывается вокруг. Должно быть, именно это имеют в виду, когда говорят, что на кладбище спокойно. Это тихое, даже очень красивое место, хотя он чувствует что угодно, только не умиротворение. Странно, хоронить брата в живописный весенний день, когда между могилами цветут красные бутоны и яблони, а вдоль дорожек растут ряды солнечных нарциссов и ярких тюльпанов. Запах сирени настолько силен, что Джон думает: в будущем он всегда будет ассоциировать его со смертью, так же как песок ассоциируется у него с кровью. Робба следовало бы хоронить зимой, в сильный снегопад. В этот день должно запомниться что-то ещё, помимо их мрачных лиц и того факта, что его брат сгорел в рухнувшем вертолете.

Они приближаются к свежевырытой, аккуратно выровненной могиле, над которой установлен гроб Робба, задрапированный флагом, и он разворачивает кресло Брана, ставя его рядом с Кэт. Нед помогает жене сесть на свое место, пока она изо всех сил пытается удержать на коленях извивающегося шестилетнего ребенка. Рикон сильно подрос, и ему не удобно сидеть на коленях у матери, но Кэт, вероятно, опасается, что он убежит посреди службы, если она его отпустит. «Энергичный» — термин, который им рекомендовали использовать в отношении его поведения, но, какими бы энергичными ни были другие дети Старков, никто из них не был похож на Рикона.

Джон садится на корточки, хотя и чувствует на себе взгляд Кэт, сжимает узловатые колени Брана и шепчет в его смертельно бледное лицо:

— Помни, что я сказал.

Бран торжественно кивает в ответ.

«Тебе захочется отвести взгляд, но Робб заслуживает нашего внимания, даже если это причиняет боль».

«Узнает ли Робб, что мы здесь?»

Джон заверил Брана, что узнает, хотя не уверен в этом. Одно он знает наверняка. «Твой отец будет тобой очень гордиться».

Это напоминание как для девятилетнего мальчика, так и для него самого, потому что напряжение скручивает в узел живот, побуждая повернуться спиной и идти так быстро, как только возможно, к прохладной темноте черного лимузина, который привез их сюда, петляя по пышному кладбищу позади катафалка. На похоронах брата будут присутствовать фотографы, и люди будут судачить, если на развороте газет увидят маленького рыжеволосого Брана Старка в инвалидном кресле с крепко зажмуренными глазами, и вдобавок фото сбегающего Джона Сноу, бывшего солдата США.

В этом есть определенная непоколебимая решимость, уверенность в себе перед лицом испытаний, которую привыкли показывать известные люди Нью-Йорка. Нед подал пример для всех, и теперь все обязаны оправдать эти ожидания.

Джон выпрямляется и на мгновение колеблется, вытирает вспотевшие ладони о черные шерстяные брюки и засовывает их в карманы, чтобы позвякивать несуществующими ключами. Он не уверен, как вписаться в семейную сцену Старков, усевшихся в ряд на белых деревянных складных стульях. Они выглядят как профессиональные плакальщицы в дорогих, мрачных, черных нарядах, а многочисленные родственники и друзья собрались здесь, чтобы скорбеть вместе с ними.

Он осматривает толпу, стараясь не оценивать ее на предмет потенциальных угроз, как делал бы это с собравшейся толпой в Афганистане. Его консультант по делам ветеранов говорит, что старые привычки нужно изо всех сил изживать и взамен создать новые.

Вместо этого Джон мысленно пытается распределить присутствующих по местам. В толпе видны темноволосые, сероглазые Старки и рыжеволосые Талли, родственники Неда и Кэт с обеих сторон, имена которых он не может вспомнить, а также политики — их слишком много — в строгих костюмах и с гладко причесанными волосами. Это люди, которые чем-то обязаны сенатору Старку или надеются чего-то добиться, присутствуя здесь. Возможно, некоторые друзья его отца, как Баратеоны. Баратеонов трудно не заметить, они сидят рядом с Ланнистерами, создавая светлую стену, которую подчеркивают только темные волосы Роберта и его массивная фигура.

Роберт вспотел и вытирает лоб белым носовым платком, хотя день не слишком теплый. Он похож на бородатую жабу. Джон не особенно любит членов этой семьи, но вынужден иметь с ними дело с тех пор, как переехал в таунхаус Старков в Верхнем Ист-Сайде за пару месяцев до своего первого года обучения в старшей школе. Нед забрал его к себе после смерти мамы.

Между сенатором Нью-Йорка, родившимся недалеко от этого кладбища, и влиятельным владельцем «Баратеон Индастриз» существует давняя дружба. Роберт был соседом Неда по комнате в колледже, и они состояли в одном студенческом братстве. Именно Роберт убедил Неда перевезти свою молодую семью в Нью-Йорк, чтобы заняться политикой в более крупном городе. Робба зовут в его честь, в знак их дружбы. Звали.

Роберт женат на Серсее Ланнистер. Таким образом две самые влиятельные семьи Нью-Йорка оказались тесно связанными друг с другом. Кому-то может показаться неуместным тот факт, что бывший муж Серсеи, отец ее двоих детей, сидит сегодня рядом с ней, но для них это обычное дело, поскольку Джейме Ланнистер никогда не бывает далеко от Серсеи.

Джон смотрит на Джоффри, старшего сына Ланнистеров, который возится со своим iPhone. Смотрит достаточно долго, чтобы парень наконец поднял голову и заметил тяжелый взгляд Джона. Но у него хватает наглости вернуть ему такой же взгляд.

Место рядом с Сансой пустует. Джоффри — ее парень, и Джон уверен, что, если бы умер брат Игритт, он сидел бы рядом с ней. Он борется с желанием протолкаться сквозь толпу и, схватив Джоффри за шиворот, усадить его на правильное место. Маленький засранец. Но никто этого не оценит. Большинство из них рады, что Джоффри не сидит с ними.

Робб был убежден, что Джоффри сделает Сансе предложение, как только закончит учебу в мае этого года. Возможно, он уже это сделал. Тогда они никогда от него не избавятся. Но он, по крайней мере, станет частью семьи — зятем Неда Старка. А Джон — просто какой-то чужак, засунувший руки в их карманы. Сын Лианны, который по праву даже не является пасынком Неда.

Но в этот момент Арья протягивает руку ладонью вверх: знак, что он кому-то нужен. Он с благодарностью позволяет младшей сестре усадить его между собой и Сансой, которая сидит в таких же темных и широких, как у ее матери, очках. Из-за них невозможно разглядеть, плачет ли она. Ему бы тоже не помешали такие, когда он смаргивает слезы, которые жгут глаза каждый раз, когда он замечает флаг на гробу Робба.

Усаживаясь, Джон задевает плечо Сансы, но она остается невозмутимой. Он бормочет извинения, и она наклоняет голову в знак признательности за его неуклюжие попытки попросить прощения, ровно настолько, чтобы каскад темных волос упал ей на плечо. Слишком темных. Это не ее обычный ирландский рыжий цвет. Он должен был заметить эту деталь, когда она прилетела из колледжа в разгар выпускных экзаменов, сразу после катастрофы, но Джон почти ничего не помнит из тех дней.

Вероятно, она покрасила их, хотя он и не понимает, зачем ей понадобилось уничтожать свою неповторимую красоту. Игритт всегда говорила, что ее огненно-рыжие волосы — это удача. Только, очевидно, удачи было недостаточно. Но даже умирая, когда с нее сорвали шлем, она оставалась красивой. На секунду Джон видит ее, истекающую кровью — рыжие волосы и красная, красная кровь — и ему приходится медленно считать в обратном порядке от десяти. Он дергает белые манжеты рубашки и учащенно дышит.

Это было несколько месяцев назад. Он здесь. Никаких криков. Нет медика с руками, перепачканными кровью. Только Санса и его сестра сидят по обе стороны от него. Джон медленно выдыхает.

Возможно, Сансе пришлось покраситься для фотосессии. Теперь она похожа на половину женщин в толпе — ничем не примечательная шатенка, — и он ловит себя на мысли, что рассматривает ее, на то, как густой блестящий локон застрял в белом кружеве воротника в стиле Питера Пэна. Цвет её волос не имеет значения, но Джону это кажется в корне неправильным, и он не может перестать пялиться. Только когда Арья тычет его в бедро, он отводит взгляд.

— Ты будешь в порядке, когда они дадут залп? — шепчет она. — Не сойдешь с ума?

Арья знает о его посттравматическом расстройстве и поддерживает. Она принимала его раньше и делает это сейчас. Даже несмотря на то, что Арья вдвое младше его, а он помнит день, когда она родилась, помнит, как она ёрзала, когда кто-то держал её на руках, пока не научились ползать, поднимая пыль с пола. Из Афганистана Джон вернулся в ужасном состоянии. Кэт в то время занималась благотворительностью, Нед уехал в Вашингтон, Санса училась в колледже, а мальчики находились на попечении Оши, и именно Арья первая увидела его состояние. Она знает, на что он способен, и знает кое-что о том, что может вывести его из себя. Однажды она уронила стакан на кухне, который разбился с громким хлопком, и в глазах Джона тотчас всё потемнело. Это напугало бы любого ребенка, но у Арьи есть настоящая выдержка и стойкость. Этих качеств достаточно, чтобы она одевалась совершенно не так, как остальные девочки в школе, чтобы стричь темные волосы по-мальчишески коротко, чтобы быть собой. Джон еще помнит, какую цену ему пришлось заплатить за то, чтобы отличаться от других в тринадцать лет, и Арье приходится платить ее каждый день.

Но Кэт хорошая мать, и позволяет ей самоопределяться, даже если она носит черные брюки и потертые ботинки в цвет вместо платьев. Блузка — единственный компромисс, который требуется в ее наряде. Арья совсем не похожа на утонченную молодую женщину, которой стала Санса, но Кэт считает всех своих детей особенными. Конечно, ему она никогда особо не симпатизировала. И с этим было тяжело примириться, ведь его родная мама умерла, но также было объяснимо, учитывая, насколько он оказался неуместен в ее семье. Но к своим детям она никогда не относилась плохо.

Кэт объяснила им в лимузине, как пройдут похороны. Пастор скажет несколько слов, будет почетный караул и гроб, стрелковая группа даст салют тремя залпами, и, поскольку это сын Неда Старка, истребители в небе выстроятся в строй. Она говорила с таким спокойствием, подготавливая младших к тому, что их могло расстроить, но Джон видел, как напряженно сжимаются её челюсти, и что она изо всех сил старалась сохранить самообладание.

Джону не требовалось разъяснений: он знал наизусть, что их ждет сегодня. Это были не первые его военные похороны. Он побывал на большем количестве, чем ему хотелось бы. Но не на похоронах Игритт. Его не успели демобилизовать и отправить домой, он все еще находился в Афганистане и восстанавливался после собственных ранений.

Нед спросил его, хочет ли он сегодня надеть парадную форму, как молодые морские пехотинцы, стоящие в почетном карауле. В ответ прозвучало решительное нет.

«Ты уволен с почестями, сынок», — напомнил ему Нед.

Поначалу это что-то значило — увольнение с почестями, — ведь, если бы в нем было что-то постыдное, это плохо отразилось бы на человеке, которого он считал своим отцом и которому был стольким обязан. Но почетная роль была фальшивкой, шуткой, чем-то, чего он не заслужил. Они отнесли его к разряду уволенных с почестями только потому, что Нед был сенатором и ветераном. И не просто ветераном войны в Персидском заливе, а её героем. В армии США это кое-что значило. Никто не хотел, чтобы его имя запятнал незаконнорожденный ребенок, которому Нед по своей доброте дал кров. Кроме того, Джон думает, что если бы надел эту чертову форму, у него случилось бы то, что его консультант эвфемистически называет «приступом».

— Со мной должно быть всё в порядке, ведь так? Сегодня у меня не может поехать крыша, — с гримасой отвечает он Арье. — А ты будешь в порядке?

Она, прищурившись, смотрит на него и, слегка шмыгнув носом, коротко кивает.

— Я им покажу. Я стану такой же, как он. Я запишусь в армию, как только стану достаточно взрослой.

Джон низко опускает голову.

— Не говори своей матери об этом.

Это последнее, о чем стоит беспокоиться Кейтилин.

— Но я хочу, — настаивает Арья, выпячивая нижнюю губу.

Санса перегибается через него, прикрывая множество фенечек на запястье Арьи дрожащей рукой

— Заткнись. Я больше никогда не хочу слышать это от тебя.

Она говорит это достаточно тихо, чтобы Джон не опасался, что кто-то еще услышал, и ее выражение лица остаётся бесстрастным, не выдает резкого тона голоса, но Арья быстро выдергивает руку, чтобы никто не заметил, что между детьми Старк не всё гладко.

Джон поворачивается к Сансе, ее имя слетает с его губ, хотя он не знает, что хочет сказать. Утешить ее? Попросить оставить Арью в покое? Извиниться за то, что именно он сидит рядом с ней, а ее парень на три ряда позади? Они с Сансой никогда не были близки, и между ними нет естественной легкости, но прежде чем он успевает заговорить, Санса вкладывает свою руку в его и кладет себе на колени, сжимая с силой, на которою, как он полагал, не способны ее изящные пальцы. Первые десять минут службы он напряженно ждет, отпустит ли она его, а когда над головой ревут самолеты, молится, чтобы она этого не сделала.

Санса не убирает руку.

Когда последние звуки «Taps» эхом разносятся по всему кладбищу, Санса встаёт, заставляя и его подняться. По крайней мере, хотя бы кто-то из них в силах следовать протоколу, потому что для него все происходящее видится будто сквозь толщу воды, размытым и медленным. Это чувство отчужденности от окружающего мира, словно он сам движется со скоростью в половину меньше нужной. Его консультант говорит, что это диссоциация, механизм преодоления, который он, возможно, развивает, чтобы справиться с тревогой и не допустить скатывания к полномасштабному приступу. На данный момент все в порядке, но ему нужно поработать над поиском более здоровых методов преодоления.

Похоже, его консультант считает, что чувствовать себя сумасшедшим — это тяжелая работа.

Почетный караул сворачивает флаг, пустые гильзы опускают внутрь, и старший по званию офицер протягивает его Неду, как ближайшему родственнику Робба, произнося слова, которые Джон не слышит. Он отдает честь, и толпа вокруг них начинает перемещаться, удаляясь или продвигаясь вперед, чтобы поговорить с семьей, в зависимости от уровня их близости со Старками.

Джон чувствует, как кто-то тянет его за руку, когда Баратеоны и Ланнистеры окружают их с протянутыми руками и застывшими, странно привлекательными хмурыми лицами. Все, кроме Джоффри, который стоит в стороне, выглядя идеально ухоженным и скучающим, и водит пальцем по своему iPhone.

Санса ослабляет хватку. Джон отпускает ее руку, а Серсея обнимает ее за узкие плечи, привлекая к себе.

— Если мы можем что-то сделать, дорогая, — говорит женщина, но, конечно, это не так. — Ты же знаешь, мы будем рядом с тобой.

Никто ничего не может сделать, потому что Робб мертв. Робб никогда больше не заставит Сансу покраснеть своими поддразниваниями. Арья никогда не будет с ним играть в мяч. Бран и Робб никогда не будут обмениваться шутками. Рикон никогда не убежит с криком от чудовищного рычания Робба. Джона не было рядом с ним, чтобы защитить его, и он никогда больше не увидит своего брата.

Он рад, что Серсея с полуулыбкой прошла мимо него и потрепала Арью по голове. Ей повезло, что Арья не зарычала в ответ, когда она отвернулась и сосредоточила внимание на Джоффри. Он маленький говнюк, и никто из остальных членов этой семьи не лучше. Джон чувствует нарастающий гнев и понимает, что нужно уйти, пока он не сказал или не сделал что-нибудь постыдное. Бормоча извинения, ни к кому конкретно не обращаясь, поскольку никто не обращает на него особого внимания, он кладет руку Сансе на спину, пытаясь проскользнуть за ней, чтобы сбежать.

— Джофф, милый? — Серсея зовет сына, и Санса изворачивается, вслепую нащупывая руку Джона, переплетая свои пальцы с его.

— Не отпускай, — умоляет она, глядя на него широко раскрытыми глазами. Темно-синими, как у Робба.

Он не может сказать нет. Робб не хотел бы, чтобы он говорил нет.

— Я иду в лимузин.

— Хорошо. Забери меня с собой, — говорит она с облегчением и тянется за черным клатчем. — Папа, — Санса дотрагивается до локтя отца. — Джон отведет меня обратно в машину.

— Можно мне пойти? — спрашивает Арья, дергая Джона за рукав пальто, и по дрожи в ее голосе он понимает, что она вот-вот проиграет битву со своими непролитыми слезами. Арья не хотела бы, чтобы кто-нибудь видел, как она плачет.

— Возьмите с собой сестру, — говорит Нед, и это все, что им нужно.

Все трое спешат прочь, пробираясь сквозь толпу скорбящих, перед которыми Санса отказывается останавливаться. Они идут по густой весенней траве, приближаясь к лимузину, который увезет их подальше отсюда, как только Неду и Кэт позволят покончить с формальностями и сбежать обратно в дом на холодных водах озера. Может быть, он и Арья посидят на качелях. Может быть, он нарубит дров. Все будет лучше, чем эта толпа доброжелателей.

Санса обычно не так резка в общении с людьми, но он тоже сам не свой — уже давно не был таким, — поэтому понимает ее стремление избежать этих скорбных лиц и протянутых рук. Они подходят к лимузину, Джон тянет за ручку, открывая дверцу для них, но Санса прислоняется к машине, прикусив губу, пока Арья забирается первой.

— Спасибо тебе, — вздыхает она. Джон хмурится, и Санса кивает в сторону людей, которых они оставили позади. — За то, что был там.

— Это было ужасно.

На самом деле нет слов, чтобы описать, насколько ужасно. Насколько дерьмово все это.

— Ты спас меня, — говорит она, наклоняясь, чтобы снять одну чёрную туфлю, а затем другую. Санса становится на четыре дюйма ниже, но не слишком ниже его. Как ей удавалось ходить на высоких каблуках по траве? Игритт продержалась бы на них пять минут, а Санса ходила по кладбищу. Туфли свисают с пальцев левой руки, а Джон смотрит на ее розовые пальчики, выкрашенные в ржаво-красный цвет, утопающие в траве.

— Едва ли.

— Ну, я запомню это так. Но нам следовало прихватить Брана и Рикона. — Она тычет пальцем в траву, а затем сгибает его. — Я не подумала сразу, но это было глупо. Мне нужно вернуться и забрать их.

Она права.

— Я схожу.

— Ты уверен?

— Да, — говорит он, указывая на могилу. — Трудно протащить кресло Брана по такой траве.

Джон трет лицо, готовясь снова вступить в схватку, но, прежде чем успевает повернуться, Санса хватает его за плечо.

— Я рада, что ты здесь. Робб не с нами, — говорит она, и смех ее звучит так, словно она балансирует на грани истерики. — Он больше не с нами? Он никогда больше не вернётся.

— Нет.

Санса притягивает его к себе, заключает в неожиданные объятия, и Джон опирается рукой о стекло лимузина, чтобы не наваливаться на нее. От нее пахнет духами и цветочным шампунем. Сегодня было много объятий, но ни одного для него. Ему приходится прочистить горло из-за давящего чувства, которое зарождается в груди, когда он обнимает ее узкую спину.

Санса утыкается носом ему в воротник и шепчет:

— Если он не с нами, хорошо, что ты здесь. Он любил тебя больше всех.

Это вполне могло быть ехидное замечание, порожденное ревностью и гневом, и Джон внезапно опасается, что это объятие, проявление участия между ним и сестрой Робба — всего лишь такая же чушь, как Ланнистеры, Баратеоны и их пустые соболезнования, но затем она целует его в шею, наполовину в туго накрахмаленный воротничок рубашки, и он расслабляется. Санса может быть безупречной, но она также по-настоящему добрая девушка. Она говорит искренне. Она хочет, чтобы его утешала мысль о том, что в этом мире был кто-то, кто любил его больше всех.

Но потом Робб ушёл, также, как и его мать и Игритт.

Джону хочется ответить, что Робб безумно любил ее. Что он грозился изуродовать лицо Джоффри, потому что знал, что этот невыносимый маленький засранец был недостаточно хорош для нее. Он хочет сказать ей, что Робб любил их всех. Но Джон не силен в словах. Поэтому он разворачивается к толпе, чтобы вернуть Сансе оставшихся братьев. Это самое малое, что он может для неё сделать.

Брат убирает сотовый телефон, наклоняясь вбок, чтобы положить его в карман дорогих шерстяных брюк, пока Тирион жестом подзывает официантку, которая пробирается между черными кожаными креслами в вестибюле отеля «Курганы», где он и Джейме выпивают после похорон мальчишки Старка.

— Что я могу сделать для вас, господа?

В Нью-Йорке в таком высококлассном отеле, официантки одеты во что-то более стильное, чем плохо сидящая черная футболка-поло и брюки цвета хаки, которые носит эта девушка. Но это не Нью-Йорк. Это место настолько далеко от него, насколько возможно, и, вероятно, именно поэтому Старки, родившиеся и выросшие в этом суровом краю, такие странные, честные и чужие в большом городе.

— Еще два, пожалуйста, — говорит Тирион, помахивая пустым стаканом из-под виски.

— Со льдом? — спрашивает девушка. Ее взгляд нервно мечется по нему, словно она не знает, куда смотреть.

Он карлик, и это, вероятно, заставляет ее чувствовать себя некомфортно. Люди часто боятся смотреть на него прямо, будто он может подумать, что на него глазеют. И это едва ли не хуже, чем взгляды невежественных идиотов, которые, стремясь не обидеть его, внимательно смотрят куда-то над его головой.

В его планы не входит ободрять ее, но все же Тирион улыбается. Она красивая, пусть даже в неподходящей одежде.

— И бокал красного вина, — добавляет Джейме.

Девушка ощупывает карман черного фартука, повязанного вокруг бедер, но он оказывается пустым.

— Простите, я думала, что… Хотите, я принесу карту вин?

Джейме проводит рукой по волосам, на мгновение задумавшись.

— Нет, просто принеси мне что-нибудь не совсем дерьмовое из того, что у вас есть.

Улыбка и подмигивание Джейме сводят на нет все обиды, которые он мог бы нанести — одно из преимуществ того, что ему достались лучшие гены Ланнистеров. Тирион тоже часто бывает груб и неосторожен в словах, но никто так охотно не прощает его. По крайней мере, никто никогда не сможет сказать, что Тирион Ланнистер воспользовался своей внешностью.

Официантка хихикает, выглядя взволнованной бессмысленным вниманием его брата.

— Я сейчас вернусь с напитками.

А Тирион грозит брату пальцем.

— Осторожно, Джейме. Не могу представить, что эти воспитанные люди со Среднего Запада используют такие безбожные выражения как «дерьмо». Я никогда не слышал, чтобы Нед Старк хотя бы раз сказал «черт возьми».

— Кажется, она не возражала. В любом случае, не стесняйся оставить ей хорошие чаевые, чтобы извиниться за манеры такого хама, — говорит Джейме, ставя пустой стакан на низкий металлический журнальный столик, который стоит между ними. — Забудь. Следующий напиток — последний.

Тирион тоже опускает на стол свой стакан.

— Для тебя, может быть. Я собираюсь пить без остановки.

Как и для многих, похороны — одно из самых нелюбимых мероприятий Тириона, если только это не поминки с большим количеством выпивки, чего на этот раз не было. Он точно знал, какие это будут похороны. Он приехал сюда только из уважения к Старкам. Теперь он готов забыться.

Джейме снова вынимает телефон из кармана, что-то проверяя. Судя по морщинке, залегшей между бровей, он разочарован. Откашлявшись, он снова смотрит на Тириона.

— Да, последний для меня.

— Оставишь меня пить в одиночестве?

— Точно, — Джейме убирает телефон обратно в карман.

— Планы? В прекрасной Белой гавани?

Насколько Тирион может судить, здесь практически нечем заняться, кроме как есть сливочную помадку и мороженое или брать напрокат туристический велосипед. Это не шумный мегаполис. Тирион не в курсе, как развлекаются Джоффри и Мирцелла, но это не тот город, который может многое предложить молодежи или тем, кому нравится себя к ним причислять, например, Джейме.

— Не дай Бог.

— Хорошо. Теперь я могу свободно выбирать себе дам. Ненавижу делиться.

Он не собирается искать развлечений, пока Шая в городе, но не так давно готов был пойти на всё, чтобы хоть кто-нибудь согласился провести с ним ночь. Однако его стараний часто оказывалось недостаточно. Тирион провел много времени в одиночестве.

— У тебя большой опыт в том, как делить женщину с другим мужчиной? — спрашивает Джейме, приподняв бровь.

Нет, но у тебя да. О, как хорошо его брат знает, что значит делить женщину.

— Знаешь, секс втроем бывает неплох, — говорит Джейме с усмешкой.

— Как будто ты знаешь.

Тайное соглашение брата с Серсеей и ее забывчивым мужем Робертом гораздо менее авантюрно. Джейме, возможно, и самый симпатичный из Ланнистеров, но его сексуальный опыт довольно мал. Такое случается, когда в четырнадцать лет встречаешь женщину, которую собираешься любить всю оставшуюся жизнь.

— Обращайся в любое время, младший брат. Но в номере есть работа, которой я должен заняться.

Тирион знает, что это наглая ложь, но пропускает ее мимо ушей, изогнув бровь и коротко усмехнувшись.

Из них двоих у Джейме есть личный кабинет с прекрасным видом, а Тирион — тот парень, у которого хватает мозгов составлять отчеты в «Ланнистер Меркантил», и он без всякой благодарности трудится в общем помещении. Ведь Джейме — лицо компании, старший сын, гордость Тайвина Ланнистера и надежда на будущее.

— Знаешь, мне ужасно жаль Старков. Могу только представить, что они чувствуют.

Как будто их будущее внезапно оборвалось.

Джейме стряхивает с брюк невидимые ворсинки.

— Нет, не можешь. Ты слишком много выпил и симулируешь сочувствие. Это дурной вкус.

Тирион хмурится.

— Это не так. Возможно, я не совсем понимаю, через что проходят Нед и Кэт, я не отец, но и не бессердечный. Думаю, от этого удара они быстро не оправятся.

Тирион по опыту знает, как быть вторым сыном и наблюдать со стороны за подлинным родительским одобрением. Нед Старк, вероятно, относился к Роббу так же, как его отец — к Джейме. Потеря их первенца — это не только смерть ребенка, но и крушение всех надежд, которые они возлагали на его будущую жизнь; это такой удар, который даже стоическим Старкам будет трудно перенести с достоинством.

— Нет, наверное, нет. Старки — хорошие люди, — говорит Джейме, хотя в его голосе слышно безразличие, которое выдает отсутствие у него реального интереса к проблемам их семьи.

— Вот что происходит, когда мы отправляем детей на войну. Ужасная утрата.

Джейме качает головой.

— Назвать Робба Старка ребенком было бы преувеличением. В его возрасте мы с Серсеей уже были женаты четыре года.

— И были настолько зрелыми и опытным, что почти развелись.

Только толстый кошелек их отца позволял Джейме продолжать игру в семью. В их браке было мало реального взрослого поведения, не считая утомительной работы по уходу за младенцами.

Джейме пожимает плечами.

— Я был хорош только в двух вещах.

Одна из них — бейсбол. В старшей школе Джейме был чрезвычайно многообещающим, успешным питчером, а скауты проявляли заметный интерес к талантам номера восемнадцать. Но травма в конце выпускного класса положила конец любым мечтам о бейсболе — что, по мнению их отца, к лучшему, поскольку он всегда хотел, чтобы Джейме занял его место в «Ланнистер Меркантил».

— Но быть ответственным мужем — не одна из них, — добавляет он.

— Могу предположить, что ты бы не хотел, чтобы Джофф вступил в Корпус? Через год он будет того же возраста, что и Робб, и его могут сбить над Афганистаном, или Ираном, или Пакистаном, или в любом месте, куда в следующий раз правительство решит послать войска.

— Джофф никогда бы не подписал контракт.

Эта мысль заставляет Тириона улыбнуться.

— Нет. Сделать что-нибудь бескорыстное для своей страны? Никогда. Я даже могу поставить на кон свое наследство.

Его племянник — негодяй. Даже хуже. Его поведение на похоронах было ужасным. Серсея умоляла его выразить соболезнования Старкам, родителям его прекрасной девушки, которых он проигнорировал. Она даже предложила ему деньги, чтобы он хоть что-нибудь сказал. Но Тирион положил конец бессмысленным уговорам Серсеи, выхватив из рук Джоффри iPhone, наступив на него и разбив экран.

«Вот. Теперь у тебя нет оправданий, чтобы не открывать рот. Иди туда и скажи что-нибудь, из-за чего я не захочу хотя бы раз тебя ударить».

Джейме молчит, не пытаясь защитить сына. На кладбище он тоже ничего не сказал, но он всегда был в лучшем случае безразличен, в худшем — пренебрежителен, когда дело касалось его детей. Возможно, если бы он проявил хоть какой-то интерес, его сын не был бы таким отвратительно избалованным. Чудо, что Мирцелла выросла такой хорошей, и что маленький Томмен кажется таким добродушным от рождения.

Вместо того чтобы высказаться в защиту Джоффри, Джейме барабанит пальцами по колену. Тирион подозревает, что это беспокойное движение — не просто признак скуки или безразличия: он чем-то встревожен.

— Хочешь еще раз проверить свой телефон? — спрашивает Тирион.

Ответ Джейме — смена темы.

— Старки достаточно гордились своим сыном и этим ребенком Сноу шесть месяцев назад, когда представляли их в военной форме избирателям.

Да, Робб не единственный павший солдат. Вся семья Старков выглядела бледной и лишенной сна, с дрожащими губами и темными кругами под глазами, но Джон Сноу выглядел особенно несчастным. Он подписал контракт, вероятно, думая, что вернется домой героем, который защитил слабых и демократию, но ни для кого не секрет, что Джон Сноу был уволен после того, как его группа подорвалась на мине. Глядя на парня, можно понять, что за бремя он носит. Он не вернулся домой в пакете или без конечности, но все равно пришел домой сломленным. Смерть брата не поможет ему восстановить рассудок.

Какая ужасная ирония: все семейные ожидания теперь лягут на плечи Джона, а он меньше всего сможет их оправдать. Хотя бы ему не пришлось участвовать в осенних выборах.

— Теперь Нед ни за что не проиграет свою заявку на переизбрание, — замечает Тирион. — Хорошие новости для Роберта. Хорошие новости для Серсеи.

Баратеоны весьма заинтересованы в успехе политической карьеры Неда, поскольку «Баратеон Индастриз» продает правительству США то самое оружие, которое потенциально убило Робба Старка. Роберт зависит от этой дружбы.

— Кто проголосует против уважаемого сенатора? — соглашается Джейме.

— Хотя, если начистоту, Нед Старк променял бы победу на выборах на своего сына. Вероятно, он серьезно переосмысливает тот факт, что отправил своего мальчика на войну. Достойная смерть не делает её менее болезненной.

— Не существует такой вещи, как достойная смерть. Все они одинаково бессмысленны. Но никто не заставлял Робба Старка вступать в армию, — поправляет его Джейме. Его колено начинает подпрыгивать от растущего нетерпения. — Даже его отец не носил значок с флагом на лацкане.

— Нет, никто его не принуждал, но были определенные ожидания. Старки всегда служат своей стране. Я не думаю, что он представлял какой-либо другой путь для себя.

Никто не ожидает многого от Тириона, который стал семейным разочарованием с того момента, как с воплем пришел в этот мир, забрав жизнь своей прекрасной матери, известной ему только по фотографиям. Но он все еще пытается произвести на родных впечатление. Безнадежно, правда. Его судьба, вероятно, ничем не отличается от судьбы сироты Джона Сноу.

— Ожидания есть всегда, — соглашается Джейме. — Из-за моих я всю оставшуюся жизнь буду сводить баланс.

Джейме не очень много работает, но он вообще не работал, пока Серсея не ушла от него. Судя по всему, присоединение к семейному бизнесу показалось его брату правильным шагом после её ухода. Мысль о том, что Серсея найдет утешение с человеком более успешным, чем он, должно быть, зажгла в Джейме огонь. Не то чтобы огонь горел особенно ярко — он хотел стать бейсболистом, и ничто, кроме Серсеи и этой мечты, не имело для него особого значения, — но он приложил некоторые усилия, чтобы кое-чего добиться.

— Ой, да ладно. Это не так уж и плохо.

Его цель — напомнить брату, что у ног Джейме весь мир. У него уже есть все, и он мог бы заполучить любую женщину, какую захочет, просто имея некоторые преимущества в работе, красивое лицо и их общую фамилию, но ему не удается произнести ни слова. Его отвлекает вид Серсеи, выходящей из-за серебристых раздвижных дверей гостиничного лифта.

Она сменила свой консервативный траурный наряд на белую юбку-карандаш, босоножки на шпильках и свитер свободной вязки, сквозь который он может разглядеть ее бюстгальтер. Ее волосы идеально блестят, ни один локон не выбивается из прически, и она двигается с уверенностью в своем превосходстве, которой завидует Тирион.

Голова Джейме поворачивается, и Тириону не приходится объявлять о ее появлении. Между его братом и Серсеей словно протянулась невидимая нить, которая тянет его за собой. Джейме просто не может убежать от нее. Так повелось с тех пор, как они все были подростками, и Джейме проводил слишком много времени, занимаясь сексом с Серсеей, и слишком мало времени уделял учебе. Не то чтобы его брат когда-нибудь хотел вырваться из ее хватки. Тирион, возможно, единственный в семье, кто предпочел бы никогда больше не видеть ее прелестного личика. Даже его отец, кажется, восхищается стальной решимостью Серсеи.

Брат держится как джентльмен, по крайней мере, очень старается, когда Серсея проскальзывает мимо них и садится на пустой стул между ними. Джейме, возможно, самый дружелюбный бывший муж, которого только может желать женщина, но Тирион — всего лишь бывший зять. Поэтому он предпочитает закинуть одну руку на низкую спинку стула, отказываясь замечать ее нежелательное присутствие.

— Я ненавижу это место, — говорит Серсея себе под нос. — Ты заказал мне бокал вина?

Рассеянность Джейме, его навязчивая проверка телефона — все из-за бывшей жены–стервы. Конечно, это она все испортила. Так происходило годами.

— Да, скоро принесут.

— Слишком медленно, — вздыхает она, откидываясь на спинку стула.

— Тебе не обязательно было приходить, сестренка.

Серсея поднимает на Тириона зеленые глаза: ее светлые ресницы, выкрашенные в черный цвет, трепещут в притворном возмущении.

— Не называй меня так. Я тебе не сестра.

Возможно, это и было худшим в браке с Джейме: он в роли брата.

— Нет? У меня сложилось впечатление, что ваши отношения с моим братом не закончились.

Она прищуривается, глядя на него.

— Ты же знаешь, что это не так.

— Надолго ли? — спрашивает Тирион, заливаясь смехом, от которого у него перехватывает дыхание. Махнув рукой в ответ на ее хмурый взгляд, он с притворным раскаянием просит: — Прости меня. Я всего лишь шучу, и шучу неудачно.

Серсея откидывает светлые волосы с гладкого лба тыльной стороной ладони и пренебрежительно фыркает:

— Не нужно объяснять. Мне хорошо знакомо твое неподобающее поведение.

— Точно. Ну, я только имел в виду, что не стоило доставлять себе неудобства, отправляясь сюда, в эту прекрасную глухомань. Я уверен, что Старки могли бы обойтись без тебя. Мы все могли бы обойтись без тебя.

Может, Джейме и не мог, но он лишь наблюдает, как они обмениваются колкостями, с ухмылкой на лице. По-видимому, выходки брата его не настолько беспокоят, чтобы защищать Серсею, так же как и несколько минут назад не вынудили сказать что-то в защиту Джоффа. Конечно, Серсея может постоять за себя. Тирион знает, что такой задира, как Джоффри, пасует перед нападками достойного противника. Его племянник — трус. У Серсеи есть свои недостатки, но трусость не входит в их число.

— Роберт хотел, чтобы я была здесь.

Вряд ли. Единственный человек, который может не любить Серсею больше, чем он, — ее неверный муж.

— Бесспорно. А как поживает твой дорогой муж? У нас не было возможности поболтать. Он присоединится к нам за коктейлем?

— Он спит, — отвечает Серсея, рассматривая свой маникюр, и Тирион замечает, каким взглядом Джейме окидывает ее на этих словах.

Должно быть, это их условленный сигнал: Роберт спит. Если ее маленькое зашифрованное послание адресовано Джейме, то Тирион знает, что скоро произойдет.

Он же придвигается ближе к Серсее.

— Так устал от горя?

Серсея закидывает одну длинную загорелую ногу на другую.

— Или выпил не один коктейль. Как и ты, Тирион.

— Я просто предан ремеслу выпивки, но само собой разумеется, что Роберт выпил пару рюмок. В конце концов, мальчишку назвали в его честь. Я уверен, что он проявлял большой интерес к Роббу Старку.

Это не так. Тирион не знает, каким человеком был когда-то Роберт, чтобы заслужить дружбу Неда, но сейчас он другой. Теперь его больше интересуют женщины, вино и трата денег, чем что-то другое.

Джейме открывает рот, будто наконец собирается добавить что-то к их мелочному разногласию, которое в той или иной форме тянется годами, но Серсея прочищает горло и кивает официантке. Она подходит с тремя напитками на подносе, положив конец их разговору и не дав Джейме пролить свет на впечатляющую глубину чувств Роберта к Роббу Старку.

— Вот, пожалуйста: два виски и красное вино, — говорит девушка, расставляя напитки по очереди. — На счет какого номера мне это записать? Или вы хотите расплатиться кредитной картой?

— Номер 132, — инструктирует Тирион, когда официантка наклоняется, чтобы забрать их пустые бокалы. — Я угощаю.

— Как щедро, — бесстрастно произносит Серсея, обхватывая тонкими пальцами чашу бокала.

— Может, я и невысокого роста, но у меня большие карманы.

Она взбалтывает вино, как будто это тот сорт винограда, который стоит оценивать, в чем Тирион сомневается, несмотря на указания Джейме принести что-нибудь вкусное. Люди здесь не разбираются в вине. Вчера вечером им предложили нечто под названием «вишневое вино».

— Да, верно. Это твое лучшее качество. Кстати говоря, где дорогая Шая?

— Дома.

В новой квартире в Бруклине — ей не нравится этот район, — и да, он за неё платит. Тирион предложил Шае поехать с ним, но она не проявила энтузиазма, а он не настаивал.

— Она привлекательная женщина. Я должна предупредить ее, что твой отец не особенно тебя жалует. У нее может сложиться неверное представление о том, что она унаследует, если ты когда-нибудь сделаешь ей предложение.

— В настоящее время я не планирую предлагать ей или кому-либо еще выйти за меня замуж. Я заядлый холостяк. Но давай, Серсея. Ты можешь попытаться отпугнуть ее.

— Я хотела просто по-дружески ее предупредить.

— Это было бы пустой тратой твоего времени. Не все женщины добиваются успеха через постель.

— Ооо, — тянет Серсея, пригубив бокал. Ее блестящие красные губы приоткрываются ровно настолько, чтобы сделать глоток. — Он пытается задеть меня, Джейме, — говорит она, закатывая глаза. — Ты уж извини, но мне все равно, что ты обо мне думаешь, когда единственное, чего ты добился — родился в подходящей семье.

— Ты права. Я никогда не делал ничего достойного.

Тирион постукивает пальцем по своему короткому носу, наблюдая, как Серсея почти допивает вино одним большим глотком. Он задел её за живое.

— Знаешь, я шучу, но любя. Ты одна из нас, Серсея.

На самом деле, он боится, что она навсегда останется частью семьи, и не только потому, что она мать троих детей Джейме, потому что и маленький светловолосый Томмен такой же ребенок Джейме, как Джофф и Мирцелла.

— Прошу меня извинить. Мне нужно вернуться в номер. Нужно сделать звонок по работе, — обращается Джейме к Серсее, и вот оно то, чего ждал Тирион: постановочный акт исчезновения. — Ведите себя хорошо, — предупреждает он, с гримасой опрокидывая половину бокала виски.

— Правда? — вздыхает Тирион. Они действительно собираются разыграть это перед ним, как будто он ничего не замечает? Они действительно думают, что он настолько глуп?

— Правда. — Джейме встает и засовывает руки в карманы, слегка покачиваясь на пятках. — Но вы двое должны выпить за меня в мое отсутствие, поскольку я буду прикован к своему ноутбуку.

Надеюсь, это не эвфемизм.

Тирион качает головой, наблюдая, как Джейме направляется к лифту. Он искоса смотрит на Серсею.

— Как долго ты собираешься сидеть здесь, притворяясь, прежде чем присоединишься к нему?

Она допивает остатки вина и с застывшей улыбкой поворачивается к нему.

— Мы можем посидеть вместе, как друзья?

— Друзья звучит немного оптимистично, тебе не кажется?

Серсея проводит пальцами по краю юбки, облизывая губы и не мигая смотрит на него в ответ.

— Возможно. Но я считаю, мы все должны работать вместе, чтобы обеспечить успех нашего бизнеса. Разве не так? Работать вместе, как семья? Я уверена, что твой отец хотел бы этого.

Ее вопросы беспокоят Тириона, и ему не нравится, что она упоминает отца. Он делает большой глоток, прежде чем ответить:

— Я готов на все ради семьи. Если это означает, что я буду ладить с тобой, Серсея, то так тому и быть.

— Хорошо. Рада это слышать.

А я нет, думает он, внутренне содрогаясь. В этом разговоре нет ничего, что могло бы его успокоить.

— Я бы не хотела, чтобы ты мешал успеху брата. Успеху семьи.

Успеху Джейме. Как же.

Серсея не говорит этого, но Тирион знает, что сейчас больше всего волнует ее, и это не Джейме. Возможно, они все еще спят, но она давным-давно махнула на него рукой, иначе никогда бы не ушла. Это был ее билет в жизнь, на который она не надеялась. Теперь все зависит от Джоффа. Как львица-мать, Серсея сосредоточена исключительно на том, какое наследство достанется сыну, и старается изо всех сил, чтобы ему и пальцем не пришлось пошевелить.

В этом вся загвоздка. Что бы Тирион ни сделал для «Ланнистер Меркантил», Джоффри Ланнистер будет пожинать плоды, и последнее, что он хочет — помочь неблагодарному маленькому негодяю добиться чего-либо в жизни. Даже так, последнее, чего он хочет — однажды оказаться у него под каблуком, но гарантировать, что этого не произойдет, сложнее, чем разбить сотовый телефон.

Правой рукой Джейме грубо трёт голову белым гостиничным полотенцем, пока волосы не перестают быть мокрыми и скользкими на макушке. Он комкает его и бросает на раковину из черного гранита, выключает свет и босиком выходит из ванной на плюшевый ворс бежевого ковра. Он увеличил температуру воздуха в номере, сделав разницу между влажным, нагретым воздухом ванной комнаты ощутимой, особенно когда из одежды на нём только мокрое банное полотенце, низко опущенное на бедра. Подойдя к пульту, Джейме настраивает температуру так, чтобы у Серсеи не было повода оставить на себе что-либо из одежды.

Он привык к быстрому сексу с бывшей женой, без прелюдии, а просто задрав ее юбку до талии и сдвинув трусики набок. Но намерен воспользоваться анонимностью этого гостиничного номера в Мичигане и временем, которое ему предоставило пьяное оцепенение Роберта.

Едва он вышел из душа, как раздались три тихих стука в дверь.

Серсея.

Джейме не торопится, хотя сердце уже бешено колотится в груди в предвкушении того, как он прикоснется к ней губами, а ее ноги обовьют его талию. Серсея выскажется о его нетерпеливости, если он откроет дверь слишком быстро, точно так же сказал бы он, если бы она вышла за ним из вестибюля слишком рано. Они оба хотят одного и того же, но есть давняя игра и правила, которые необходимо соблюдать. Правила растягивают предвкушение, доводя его до момента, пока противники не вцепятся друг в друга зубами и когтями. Джейме рано усвоил, что ожидание почти так же хорошо, как и обладание.

Он делает вид, что приоткрывает дверь лишь наполовину. Прислоняется плечом к дверному косяку, загораживая вход, а Серсея стоит в коридоре, поджав красные губы.

Он приподнимает брови и лениво прикусывает нижнюю губу, медленно разглядывая ее.

— Серсея, ты заблудилась?

— Не будь дураком. Кто-нибудь может проходить мимо.

Она толкает его в грудь ладонью, проходя в номер. Он позволяет ей выиграть этот раунд, отступая, и когда Серсея скользит мимо, ее пальцы слегка задевают волосы у него на груди. Джейме чувствует запах ее духов, когда она без приглашения опускается на белое пуховое одеяло, накинутое на кровать королевского размера.

Он пинком захлопывает за собой дверь, разбивая позолоченное зеркало, висящее на стене, и подходит к серебряному ведерку со льдом, делая вид, что не замечает ее присутствия. Но он все равно наблюдает. Всегда наблюдает. Иногда кажется, что он родился, чтобы наблюдать за ней. Краем глаза Джейме видит, как Серсея наклоняется, чтобы снять туфли на красной подошве, обнажая ухоженные ступни.

Черт возьми. В ней все сексуально, даже изгиб ее чертовой стопы.

Джейме бросает три круглых полых кубика льда в каждый стакан и хватает охлажденную водку, которую заказал в номер. Серсея ложится на кровать и смотрит в потолок, пока он поочередно наполняет два бокала. Два двойных. Он берет их оба, и Серсея, не глядя на него, протягивает руку за своим.

Она пьет больше, чем раньше. Но он бы и сам спился, если бы женился на Роберте Баратеоне.

С напитком в руке Джейме молча ступает по ковру, подходя к окну, залитому поздним полуденным солнцем. Это идеальный свет, чтобы увидеть каждый маленький золотистый волосок на ее теле. Под ним она будет загорелой на фоне белого хлопка постельного белья, как только они прекратят это ожидание, эту мучительную пытку притворного безразличия.

Джейме слышит звон льда в своем бокале и подносит его к губам, глядя на серую воду холодного озера.

Она первая нарушает молчание, признавая его присутствие — первый шаг к прекращению их тупиковой ситуации.

— Я немного поболтала с твоим братом. О семье.

Не об этом он надеялся говорить.

— Семья, — повторяет он между медленными глотками.

— Да, я думаю, нам нужно работать вместе. «Ланнистер Меркантил» и «Баратеон Индастриз».

Джейми потирает указательным пальцем лоб.

— Деловое предложение.

Которое она сделала его брату, а не ему. Разве она не должна была обратиться к нему со столь важным делом?

— Не совсем. Скорее, это было предложение о совместном процветании.

— И как оно было воспринято?

— Я не думаю, что твой брат знает, что такое семья.

Джейме переступает с носка на пятку, покачивает лед в бокале и смотрит себе под ноги.

— Вероятно, его смущает твоя настойчивость уверенность, что любой человек с фамилией Баратеон может быть нашей семьей.

— Джоффри наследует одно, а Томмен — другое. Вот что делает это семейным вопросом, ты знаешь.

Джоффри и Томмен. Томмен и Джоффри. Она настаивает на том, чтобы всегда говорить о детях, когда он хочет говорить о них. Серсея и Джейме — семья, вот что он понимает. Все остальное — отвлечение. Особенно ее нахальный муж.

Он крепче сжимает бокал.

— Я думаю, мы все могли бы обойтись без Роберта. Даже ты.

— Говори тише. Эти стены тонкие, как бумага, — шипит она.

Джейме разворачивается и направляется к кровати, на которой Серсея невозмутимо сидит, закинув одну длинную ногу на другую, с бокалом в руке, упершись локтем в бедро. Он ставит свой бокал на блестящий гостиничный столик из черного дерева, оставляя водку почти нетронутой, и делает последние несколько шагов к ней. В её слегка прищуренных глазах вызов. Он ставит ноги по обе стороны от нее, наклоняется, удерживая равновесие одной рукой, а она вынуждена отклониться назад. Стакан падает, и бесцветная жидкость проливается на одеяло, когда она выгибает шею. Джейме касается носом ее уха и шепчет:

— Пусть они услышат.

Недовольная реакцией — дрожью своего, а не его тела, — Серсея прижимает холодный стакан к разгоряченной коже на его груди, заставляя его вздрогнуть.

— Не будь дураком. Наш с Робертом номер этажом ниже.

Джейме тут же клянется себе, что она закричит так громко, что разбудит всех, кто спит сегодня днем, даже ее толстого мужа, храпящего внизу.

— Избавься от него, — шепчет Джейме, уткнувшись лицом в сгиб ее шеи. — Разведись с ним.

Серсея обвивает его шею тонкими пальцами, удерживая, идеальным ногтем царапая кожу. Зеленые глаза, оттенок которых поразительно похож на его собственный, буравят Джейме.

— А как насчет Томмена?

Томмен, Томмен, Томмен.

— Что с ним?

Она закатывает глаза.

— Он не унаследует свою долю «Баратеон Индастриз», пока ему не исполнится двадцать пять. Ты же знаешь, как Ренли меня ненавидит. Он продолжит нашептывать Роберту на ухо ложь, подвергая сомнению его отцовство.

Ложь, а на самом деле чистая правда, в их случае убийственна. Возможно, будет проведен тест на отцовство, если младший брат Роберта добьется своего. Этого Серсея и боится. У нее есть мечта: чтобы оба её мальчика руководили двумя самыми влиятельными компаниями в Нью-Йорке, возможно, при ее фактическом руководстве, в то время как Джейме всегда мечтал только о ней.

Если развод и установление отцовства Томмена вызовут скандал, который они не захотят переждать в городе, они могут уехать, использовать часть семейных денег, чтобы жить на островах и забыть обо всём. Они могут забрать Мирцеллу и Томмена. Он мог бы стать скаутом какого-нибудь бейсбольного клуба. Они бы скрылись ото всех.

— Я прослежу, чтобы о Томмене позаботились, — обещает он сквозь стиснутые зубы, устав от разговора, устав от всего, кроме желания быть внутри нее. Но едва он произносит это, как Серсея гортанно смеется. Она откидывает назад голову, подставляя длинную шею, будто он сказал что-то забавное, то, что она слышала весь день.

Джейме прикусывает ей шею, прерывая раздражающее веселье. Он кусает сильно, испытывая некоторое удовлетворение от того, что ее плоть оказывается под его зубами. У него по-прежнему есть власть над ней. Серсея роняет стакан — он катится и с глухим стуком падает на ковер, — а затем сдергивает полотенце с его бедер, но даже когда оно растекается лужицей по полу и она впивается пальцами в его задницу, предупреждает:

— Никаких следов, Джейме.

Когда она была только его, когда они принадлежали друг другу, ему не хотелось ставить на ней метку, а теперь, когда он делит ее с другим, ему это запрещено.

Он хмыкает, сжимая в кулаке ее тонкий свитер, стаскивая его через голову, обнажая гладкую кожу и черный кружевной бюстгальтер, который мог лишь мельком разглядеть сквозь свободную вязку свитера, дразнившего его с тех пор, как она появилась в вестибюле.

— Сними юбку, — требует Джейме, и ее лицо становится сосредоточенным, когда она заводит руку за спину, чтобы расстегнуть молнию.

Рука движется так медленно, что он слышит, как подрагивает каждый зубец, а затем Серсея останавливается, когда молния доходит до шва, вызывающе выгибает бровь и откидывается назад, опираясь на согнутые локти. Он мог бы стоять перед ней обнаженным и заставлять ее ждать, предоставить ей возможность сделать еще один шаг, продлевая их взаимное соблазнение, но он покончил с этой игрой в ожидание и желание.

Джейме хватает ее за бедра, подтягивая к краю кровати. Дергая за расстегнутую юбку, стягивает ее вниз. Он ожидает, что на ней будут маленькие трусики в тон, кружевной лоскуток ткани, который так и просится, чтобы его поцеловали, а потом отбросили в сторону, потому что она всегда идеально одета, вплоть до нижнего белья, но когда юбка сползает с колен и задирается до лодыжек, трусиков нет — ни черных, ни каких-либо других.

— Ты сводишь меня с ума, — бормочет он.

— В этом и суть, — соглашается она с ухмылкой, откидываясь на спинку кровати и призывно раздвигая ноги.

Сегодня у них было все время в мире, но у Джейме острая потребность не знать, где заканчивается он и начинается Серсея, что он действует так, словно у них есть несколько украденных минут, пока Роберт увлечен очередной секретаршей или официанткой, с которой хочет переспать.

В его прикосновениях нет нежности, только потребность. Он наклоняется, приподнимая чашечки лифчика на груди, чтобы обхватить губами один из розовых сосков. Глядя на нее сверху, замечает раздраженный изгиб ее губ. Она борется с удовольствием от его прикосновений, но чувствует его член возле живота и возбуждается. Все, что ему нужно — быть внутри нее, чтобы она забыла обо всех проблемах.

Все вокруг по-настоящему обретает смысл только тогда, когда они занимаются сексом. Так было с тех пор, как Джейме лишил ее девственности в мужской раздевалке теннисного клуба своего отца. Тогда Серсея, ради смеха, переоделась в его поло и белые брюки, а закончилось все тем, что она сделала ему минет.

Джейме в бешеном возбуждении, но и Серсея тоже. Ее ногти впиваются в его плечи, оставляя следы: он всегда принадлежит ей. Она резко прижимает пятку к его пояснице, показывая нетерпение, и Джейме толкается внутрь. Она не сопротивляется — влажная и горячая, как всегда идеальная.

Серсея соглашается с его молчиливой оценкой, выдыхая «да» ему в макушку. Их тела сплетаются в бешеном темпе, ее грудь соприкасается с его при каждом движении бедер. Он дразнит соски, заставляя ее стонать и вздрагивать. Медленно прокладывает языком дорожку вверх между грудями, пока лифчик не останавливает его, и он разочарованно стонет.

— Это у тебя не хватило терпения, — лукаво напоминает Серсея.

Джейме хочет, чтобы она только стонала от удовольствия, поэтому с жаром целует ее, но она кусается — она всегда кусается — и он кусает в ответ. У ее губ вкус водки, вина и губной помады. Сжимая в руке ее короткие волосы — Серсея иногда шутит, что с тех пор, как она подстриглась, сзади их можно перепутать друг с другом, — Джейме поворачивает ее голову набок, чтобы провести языком по чувствительному местечку за ухом, продолжая яростно входить в нее, пока не чувствует вкус соли на ее коже и не начинает задыхаться от усилий сдержать оргазм.

Ее чертовы ногти впиваются в кожу, отвлекая его от растекающегося внизу живота жара,и Джейме стряхивает их движением плеч, прерываясь, чтобы схватить ее за руки и прижать их к одеялу за ее головой.

— Ты кончишь для меня, — рычит он, отпуская ее, чтобы выпрямиться. — Мы кончим вместе.

Серсея плотно обхватывает его ногами, лодыжки смыкаются у него за спиной, не оставляя большого пространства для маневра, но Джейме ласкает ее пальцами, пока она не сжимает вокруг его члена. Он отпускает себя, быстро и яростно вбиваясь в нее.

Она кончает с именем Бога на губах, в которого не верит, а он шипит проклятия, откидывая голову назад и закрывая глаза, упираясь пальцами ног в ковер. Это так приятно, что ощущается почти как удар под дых. Он едва может стоять, когда снова дергается внутри нее, и ноги внезапно становятся ватными. И падает рядом с ней на кровать, слыша бешеное биение сердце.

Ему следовало воспользоваться презервативом. Джоффри был ошибкой юности, но с тех пор ошибок не было. Даже Томмен был запланирован. Но если нужно справиться с его безответственностью, Серсея знает, что делать.

— Знаешь, ты могла бы попробовать выкрикнуть мое имя, — поддразнивает Джейме, наклоняя голову набок и улыбаясь.

— Тебе бы этого хотелось, да?

— Конечно.

Она хмурится.

— Это было безрассудно. — Джейме предполагает, что она имеет в виду отсутствие презерватива, пока Серсея не добавляет: — Тебе лучше надеяться, что нас никто не слышал.

Он вытирает лицо. Не проходит и секунды, а Серсея уже мысленно отстраняется. Их близость остается в прошлом, когда она снова натягивает лифчик на грудь и садится, чтобы найти сброшенную юбку.

— Мне все равно, кто что думает, — устало настаивает Джейме.

— Ты говорил бы иначе, после того как он бы разорил нас, — говорит она, хватаясь за свитер. — Его зовут Роберт Баратеон, Джейме. Он военный магнат. Думаешь, он не смог бы этого сделать?

Возможно, занудный муж Серсеи и мог бы разорить их, но проблема в том, что Джейме все равно, пока он остается с ней.

— Я мог бы вмиг подняться на лифте, постучать в дверь вашего номера и покончить с этой ерундой, а потом мы посмотрели бы, чем все это закончится.

Серсея бросает на него взгляд, надевая юбку, пока он продолжает лежать обнажённым на кровати. Он уже видел такое выражение на ее лице. Серсея ненавидит бояться, ненавидит любые проявления слабости в себе и других, но страх написан на ее лице. Она смотрит на него так, словно не уверена, какой провод перерезать, чтобы обезвредить бомбу.

Какое-то мгновение она стоит как вкопанная, ее одежда помята, а волосы уже не так гладко уложены, а затем что-то в ней меняется, какой-то другой, более сильный импульс берет верх.

Серсея обезоруживает его — так всегда бывает, — задирает юбку повыше и становится на колени на кровати так, что бедра сжимают его плечи, а пальцы запутываются в его волосах. Она наклоняет голову Джейме к своему телу.

— Роберт, дорогой, позволь мне все уладить, а ты просто сделай мне хорошо.

Нед Старк мог бы позволить для семьи частный самолет, но никогда не пошел бы на это, зная, что среднестатистический американец лишен такой возможности. Он покинул Мичиган через три дня после похорон Робба и вернулся коммерческим рейсом в Вашингтон. Они поступили бы также, если бы не Роберт, который настоял, чтобы остальные Старки полетели на его самолете. Кэт хотела отказаться, думая, что придется лететь с Ланнистерами, но Роберт заверил их, что они вернулись обратно на следующий день после похорон.

«Я бы не заставил вас лететь с такой компанией в металлической трубе на высоте 20 000 футов», — настаивал Роберт по телефону.

Но Нед все равно согласился не сразу.

«Это уже слишком, Нед! Просить жену и детей после всего пережитого проходить через цирк в аэропорту Кеннеди. Перестань быть таким принципиальным и прими чертово предложение».

На этот раз Кэт была согласна с ним, и Нед, после некоторых колебаний, тоже. Из Нью-Йорка за ними прислали самолет Баратеонов.

Кейтлин медленно поднимается по металлическим ступеням в темных солнцезащитных очках, садясь с детьми в самолет, и чувствует облегчение от того, что избежала общения с сотрудниками аэропорта или стюардессами и может сосредоточиться на детях. На тех, кто остался с ней.

Бессонными ночами она ворочается с боку на бок, думая о каждом из них, называя их имена и представляя их лица, надеясь сдержать безумие, которое охватывает ее в самые мрачные минуты, когда она думает о своем мертвом мальчике. Робб был таким милым ребенком, хорошим ребенком. Она считала, что все дети такие же послушные и милые, как ее старшие сын и дочь, пока не родилась Арья.

С кем-то из детей ей было сложнее, но она всех считала особенными — только Робб ее первенец. Первый, кого она кормила грудью, и кто выучил алфавит за ее столом. Первый, кто закалил ее характер и научил настоящему терпению. Боль от его потери не похожа ни на что, что она испытывала раньше: словно в нее вонзили нож, но не вытащили, и она не способна погрузиться в блаженный покой. Это убивает, разрывает на части, и все же она не может сдаться.

Она должна быть сильной ради Неда. Дети нуждаются в ней. У нее есть долг перед семьей.

На похоронах присутствовал ее постаревший отец и дядя. Оба — сильные мужчины, которые всегда ставили долг превыше всего. Она была бы счастлива, если бы ее сравнили с ними. Ее сестра Лиза и младший брат Эдмур находились в отъезде, но как бы сильно Кэт ни любила их, она знала, что они не лучший пример для подражания, когда речь заходит о жизненных испытаниях. Эдмур — закоренелый холостяк, не знающий, что такое преданность делу и самопожертвование, а Лиза страдает лекарственной зависимостью и ужасно балует своего сына после того, как в прошлом году похоронила мужа. Сначала она думала, что Лиза, пережившая такую же тяжелую утрату, смогла бы стать ей поддержкой, но быстро поняла, что ошиблась.

Кэт рассеянно кладет руку на голову Рикона. Она видит, что он кружится на одном месте на трапе самолета, который издает глухой металлический звук, но не может заставить себя подтолкнуть сына вперед. Они возвращаются домой, но Робба там не будет. Спешить особо некуда.

Санса оборачивается на верхней площадке трапа и протягивает руку, устало приказывая брату поторопиться. Он подчиняется, перепрыгивая через ступеньку, как глупый лягушонок, и Кэт, сдвинув солнцезащитные очки на лоб и откинув назад волосы до плеч, входит в прохладный бежевый салон.

Арья уже сидит в кресле в наушниках, уставившись на колени, и яростно водит большими пальцами по потрепанному телефону, набирая кому-то сообщение — она уже подросток, но не разговаривает часами по телефону, как Санса, поэтому Кэт не представляет, с кем Арья общается. Музыка звучит так громко, что Кэт может разобрать слова песни. Она прочитала статью о росте случаев нарушения слуха среди молодежи из-за этих вездесущих наушников и уверена, что Арья обрадовалась бы перспективе носить слуховой аппарат почти также, как необходимости носить юбку.

Кэт наклоняется и вынимает один наушник из ее уха.

— Слишком громко.

Арья хмурится, и этот взгляд гармонирует с ее слишком свободными брюками, футболкой с принтом любимого исполнителя и нечесаными волосами, но все же она возится с каким-то электронным прибором — подарком Джона, как думает Кэт, и звук в наушниках стихает. Кэт хлопает ее по плечу в знак благодарности. Они хорошие дети. Милые. Все без исключения.

Джон подходит к ней сзади с Браном на руках. Без пандуса он не может оставаться в своем кресле. К горлу подкатывает желчь, и она садится, оставляя одно свободное место между собой и Сансой для Рикона, который бросился по проходу, чтобы осмотреть мягкие кожаные кресла и глянцевую отделку самолета. Кэт наблюдает, как Джон поворачивается боком, лавируя между сиденьями и разговаривая с Браном.

— Куда бы ты хотел сесть, приятель?

Бран указывает на место рядом с Арьей, и Джон одобрительно бормочет. Он хорошо ладит с Браном. И с Арьей, и он был лучшим другом Робба, но Кэт не справляется с раздражением от его присутствия здесь, несмотря на его помощь и близость с ее детьми.

Он тоже неплохой парень. На самом деле он действительно хороший и никогда не доставлял им хлопот. Она не испытывает к нему ненависти. Было бы слишком утомительно ненавидеть ребенка, который не сделал ничего плохого, которого, хорошо это или плохо, ей пришлось принять в свою семью. Это не его вина. Они оба не виноваты в том, что Нед полюбил Лианну первой и, возможно, сильнее всех.

Кэт была замужем за Недом уже более десяти лет, когда умерла Лианна, и, казалось бы, их история осталась в прошлом. Она и не вспоминала о Лианне, женщине, с которой Нед встречался за несколько месяцев до их бурной помолвки, а затем и женитьбы, пока им не позвонил адвокат и не оповестил, что Лианна умерла от рака груди и в своем завещании назвала Неда Старка опекуном Джона. Лювин сказал Неду, что разыщет кого-нибудь из родственников Лианны, чтобы они забрали Джона, или вопросом его будущего займется штат, — в конце концов, у Неда шли выборы, и он был слишком занят, чтобы разбираться с неожиданными проблемами, — но Нед и слышать об этом не хотел.

«Если у него есть семья, дорогой, тебе не кажется, что ему было бы лучше с ними? Может, тебе стоит разрешить Лювину заняться их поиском?»

Ее приводила в ужас мысль о том, что она будет нести ответственность за несчастного двенадцатилетнего сироту, который никогда не примет ее как мать. Боясь того, как трудный ребенок повлияет на ее собственных детей, она продолжала указывать на все проблемы и варианты, которые были бы лучшим исходом для всех, включая Джона.

Но Нед хотел ребенка Лианны. Кэт чувствовала, что он продолжает заботиться об умершей женщине, чего она не замечала с момента рождения Робба, сделавшего Неда невероятно счастливым.

Она встретила Неда в разгар тяжелого расставания. Он любил Лианну с детства и, вероятно, женился бы на ней, но она солгала ему наихудшим образом. Забеременев от другого мужчины, сначала пыталась скрыть это, сказав Неду, что ребенок от него. Это бы сработало — Нед всегда видел лучшее в дорогих ему людях, — если бы позже Лианна не призналась во всем и не сбежала. Первое время после замужества Кэт задавалась вопросом, простил бы он Лианну и остался бы с ней, если бы она не сбежала, принял бы ее обратно, несмотря на предательство. Она беспокоилась, что, занимаясь с ней любовью, он думал о ней, и что сделал ей предложение только для того, чтобы забыть женщину, которую по-настоящему любил.

Эти сомнения обрушились на Кэт, когда социальный работник привел в их дом Джона Сноу — мальчишку с копной темных кудрей, печальными серыми глазами и вытянутым лицом. Он был так похож на Неда, что Кэт поняла: это вызовет перешептывание у сплетников и косые взгляды избирателей. Может, Нед и любит ее сейчас, но он не забыл Лианну и не откажет ей в последней воле, чего бы это ни стоило их семье. Присутствие Джона Сноу в ее доме означало, что ни одному из них никогда не позволят ни о чем забыть.

— Мама? — тихо зовет Санса, и Кэт поворачивается к дочери, прочищая горло от давящего комка.

— Да, милая?

Санса со вздохом заправляет прядь волос за ухо.

— У тебя есть еще? Думаю, мне бы не помешала еще одна таблетка.

— Того, что я тебе дала, будет достаточно, — Кэт гладит дочь по руке. — Как только мы взлетим, ты не заметишь, как уснешь.

— Надеюсь. — Санса откидывает голову на спинку сиденья.

Кэт тоже на это надеется. Ксанакс ей самой совсем не помог.

Стюардесса, сопровождающая их на этом рейсе, входит в самолет, и ветер развевает ее светлые волосы, скрывая лицо, пока она не оказывается внутри. Она идет по проходу с сочувствующей улыбкой на лице.

Кэт постепенно привыкает к такому выражению, видя его на многих лицах с тех пор, как им сообщили о смерти сына. Некоторые носят маску лучше, чем другие, но эта женщина выглядит вполне искренней. Кэт размышляет, зачем Роберт одобрил ношение такой короткой юбки на работе. Женщина достаточно привлекательна, чтобы не сомневаться, что это он ее нанял. Она в его вкусе, как и все, у кого есть грудь. Кэт бы пожалела Серсею, если бы та не была такой невыносимой.

— Мы взлетим через минуту, если все пристегнутся ремнями безопасности.

— Это касается тебя, малыш, — Кэт оборачивается, чтобы посмотреть через плечо на Рикона, который игнорирует попытки Джона усадить его на место. — Иди сядь рядом с мамой.

Он начинает пятиться по проходу, с каждым шагом зажигая лампочки на своих кроссовках, и стюардесса выглядит немного смущенной; на ее лице появляется фальшивая улыбка, когда она отступает, чтобы он не наступил ей на ноги. Рикон проходит мимо без происшествий, и женщина выдыхает, на ее лице снова появляется привычное спокойствие.

— Как только мы окажемся в воздухе, я могу предложить вам что-нибудь выпить. Может быть, немного перекусить? — предлагает она, ее руки скользят по мягким кожаным подголовникам.

— Конфеты? — громко спрашивает Рикон. — Шоколадные конфеты? — подпрыгивает он, распахивая от восторга голубые глаза.

Конфеты только помешают ему уснуть, а Кэт надеется, что не только Санса сможет выспаться во время полета. Рикон не спит с четырех утра, поэтому Кэт незаметно качает головой стюардессе.

— Может быть, немного молока? — вместо этого весело предлагает женщина.

Рикон игнорирует ее предложение, поскольку оно ему не нравится, и отворачивается к иллюминатору, вцепившись пальцами в край, чтобы разглядеть фигуры людей. Этой паузы в его бурной деятельности достаточно, чтобы Кэт успела застегнуть две металлические половинки ремня безопасности.

— Пожалуйста, не трогай это, — объясняет она, наклоняясь и целуя его в растрепанные кудри.

У него есть привычка вскакивать с места в машине, а сегодня у нее нет сил играть в эту игру. Рикон уже дрыгает ногами, но сиденья расположены слишком широко, и ему нечем откинуть спинку. Это еще одно преимущество частных перелетов.

— Что ж, подумайте, чего бы вам хотелось. Я буду сзади, — говорит женщина, вяло махая рукой. — Сьюзи, если я понадоблюсь.

Кэт благодарит ее, радуясь, что некоторые вещи может делать на автомате, потому что она все еще жена Неда и должна подавать пример: грубость по отношению к незнакомым людям неприемлема.

Кэт обхватывает одной рукой дергающиеся ноги Рикона.

— Хочешь iPad?

Он энергично кивает головой, улыбаясь всеми зубами, как волчонок.

— Тогда сиди спокойно ради мамы, — она наклоняется за сумочкой под сиденьем и вслепую достает iPad.

Чаще всего в него играет Рикон. В любой момент отвлекает его, уберегая от неприятностей. Кэт не раз думала, пока они были в Мичигане, что, возможно, ошиблась, оставив Ошу, их помощницу по хозяйству, дома. Она родом из сельской местности и с удовольствием отдохнула бы от городского шума и суеты. А ей самой пришлось бы меньше уделять времени Рикону и Брану, что также означало, что у нее осталось бы больше времени для размышлений.

«Мне нужно больше отвлекаться, потому что иначе невозможно пережить смерть своего ребенка. Как можно продолжать жить после этого?»



Наверное, поэтому она испытывает странное разочарование, когда самолет оказывается в воздухе, и, обернувшись, видит, что iPad соскальзывает с колен Рикона, а его рот приоткрывается во сне. Она подхватывает iPad и прячет его в сумочку. Голова Арьи покачивается в такт музыке, которую Кэт больше не слышит из-за рева двигателей, а Бран увлечен комиксом — он помешан на супергероях: Человек-паук и Супермен — его любимые персонажи, и он с удовольствием обсудит их с кем угодно. Она смотрит на Сансу, но та — точная копия своего младшего брата: голова наклонена под неудобным углом, рот приоткрыт. Единственное отличие — Санса хмурит брови, ее сон тревожен.

Ее прекрасная дочь наверняка проснулась бы, если бы узнала, как она выглядит со стороны. Санса — единственная из ее детей, кто помешан на внешности, и работа моделью усугубила эту озабоченность. Но у нее широкая и сострадательная душа, и Кэт не сомневается, что с возрастом более поверхностные черты ее характера исчезнут. Она уверена в этом.

— С ней все в порядке? — спрашивает Джон, нарушая тихую задумчивость Кэт. Она смотрит на него, вопросительно подняв брови. — С Сансой. С ней все в порядке? — спрашивает он снова.

— Я дала ей Ксанакс, чтобы она уснула. У нее бессонница. — Он смотрит в ответ усталым и тяжелым взглядом, как и Санса. Только в отличие от него, такой взгляд у ее дочери видеть совсем непривычно. — Она сильная девочка, со временем справится.

Кэт больше беспокоится об Арье. Ей удалось вытянуть из дочери едва ли пару слов после смерти брата, но она, очевидно, очень, очень зла. Возможно, было бы полезно им всем воспользоваться услугами психотерапевта.

— Она почти все время оставалась в своей комнате. Почти не выходила к завтракам и обедам, — говорит Джон, проводя рукой по волосам.

Возможно, он упоминает об этом, потому что вел себя также, вернувшись из Афганистана. Кэт никогда раньше не замечала, чтобы он интересовался Сансой. У них единственных так и не сложились настоящие отношения. Вероятно потому, что появление Джона в их жизни совпало с рождением Арьи, от чего Санса не была в восторге, поскольку с этого момента перестала быть младшим ребенком в семье. И что могло быть общего у двенадцатилетнего мальчика с семилетней девочкой?

Кэт не успевает ответить, приближается стюардесса и, наклоняясь, спрашивает шепотом:

— Я могу вам что-нибудь предложить, мэм?

Пить не стоит. Ей нужно держать себя в руках.

— Имбирный эль, пожалуйста.

Сьюзи идет дальше, наклоняясь, чтобы взять заказ у Джона, Брана и Арьи, которая поправляет наушники ровно настолько, чтобы попросить кока-колу.

Кэт сидит, уставившись в окно, пока ей не приносят напиток. Она медленно пьет его, пытаясь сосредоточиться на пузырьках и прохладе льда, а не на истерике, которая нарастает внутри, когда бездействие оставляет ее наедине с собственными мыслями.

Она никого никогда не любила так сильно, как своего сына. Когда она взяла его на руки, ее мир навсегда изменился. Но он умер, и некому было его обнять. Она даже не смогла поцеловать его в последний раз. От него не осталось и следа, чтобы поцеловать в красивую щеку. Одному богу известно, что они там похоронили.

Она осознает, что горячие слезы текут по лицу, только когда слышит голос Джона.

— Мне жаль. Мне жаль Робба, — он смотрит на свои колени, не в силах встретиться с ней взглядом.

Опять он.

Сердце Кэт часто бьется, перед глазами все расплывается, руки начинают дрожать.

Опять он.

Джон Сноу женится на какой-нибудь милой девушке, очарованной его красивым лицом и покладистым характером. Сделает карьеру, и им все будут гордиться. Он будет усердно работать и редко жаловаться. Родит детей. Состарится и увидит своих внуков. Он сделает все, что захочет. У него вся жизнь впереди.

А ее ребенок мертв.

Это так больно, так невыносимо, и все, чего она хочет, чтобы это прекратилось.

Кэт смотрит на Джона снизу вверх, крепко сжимая бокал, лед подпрыгивает из-за дрожи в руках, и слова льются, как яд.

— Это должен был быть ты. Робб должен был вернуться домой.

Он поднимает голову и устремляет на нее затравленный взгляд. Она готовится к резкому ответу, но не получает его.

— Я знаю.

Санса ковыряет в тарелке, разламывая еду на мелкие кусочки, подносит ко рту почти пустую вилку и делает вид, что ест, хотя совсем не хочет. Лосось в укропном соусе со свежими кабачками выглядит вкусно, но в последнее время у нее нет аппетита. Она не спускалась к обеду, пока они были в Белой Гавани, и никто не обращал на это внимание — каждый переживал свое горе. Но по возвращении домой мама сказала, что волнуется за нее, поэтому теперь Санса изо всех сил делает вид, что все в порядке. Ей кажется, она прилагает огромные усилия, но это самое малое, что она может сделать для родителей, которые несут тяжкое бремя, будучи у всех на виду.

За обеденным столом теперь намного тише, чем раньше, и это не идет на пользу ее аппетиту. Небольшой шум заглушил бы ее мысли, но Оша повела Брана и Рикона поесть бургеров — раньше мама не позволяла такого без повода. Арья слушает громкую музыку в наушниках и барабанит пальцами по темному дереву стола — ничего из этого мама ранее не разрешала. Отец ушел на работу. В итоге они с матерью и Джоном сидят в неловком молчании, из-за которого глотание пищи и скрежет ножей о фарфор звучат до смешного громко.

Санса уже подумывает о том, чтобы самой отчитать Арью, просто чтобы было с кем поспорить, когда сестра снимает наушники, опуская их на шею, и бормочет слова извинения.

Мама смотрит на ее тарелку и кивает.

— Хорошо. Отнеси посуду, пожалуйста.

Санса распахивает глаза, наблюдая за тем, как сестра выходит из-за стола в блестящих черных наушниках и с тарелкой в руках — армейские ботинки стучат по восточному ковру.

— Серьезно? — спрашивает она, когда Арья выходит из комнаты.

Мама виновато улыбается, и Санса тут же жалеет, что задала вопрос.

— Ну, почему бы и нет. Начнем с того, что мы собрались не все, и она уже доела.

Мама говорит мягко, но щеки Сансы вспыхивают — она понимает намек. Бросив взгляд на Джона, она к облегчению видит, что он сосредоточен на еде. Его лицо безучастно, а заросший щетиной подбородок механически двигается, когда он пережевывает пищу.

— Хочешь, я приготовлю тебе что-нибудь еще? — предлагает мама, и на ее лбу появляются морщинки, когда она, нахмурившись, смотрит на нетронутую еду на тарелке Сансы.

Санса жалеет, что не может выйти из-за стола и так закончить разговор.

— Нет, спасибо. Все вкусно, — отвечает она, решая вежливо похвалить маму, пусть сама и не оценила ее стараний.

— Просто скажи мне, что это не из-за твоей работы, — вздыхает мама.

Работа Сансы моделью была предметом разногласий между ней и мамой на протяжении многих лет, особенно в старших классах, когда ей пришлось путешествовать по Европе. Мама считала, что Санса слишком молода, чтобы уезжать из дома, что давление на работе и вредные привычки могут нанести вред здоровью. Санса справлялась со всем достаточно хорошо. Только недавно все пошло наперекосяк, и ее проблемы не имеют ничего общего с модельным бизнесом.

— Нет, — отвечает Санса, снова поднося стакан с водой к губам.

Да, из-за работы она чувствует себя виноватой, когда ест пиццу, но сейчас ее отвращение к еде не связано с подсчетом калорий. Страх, от которого у нее сводит живот, появился в тот момент, когда она села перед гробом Робба. Он ведь был ее старшим братом! Он должен был защищать ее, как герои комиксов Брана, или как принцы из диснеевских фильмов, которые она смотрела в детстве. Он не должен был умереть. Он должен был вернуться домой и заставить Джоффри сильно пожалеть обо всем. Авиакатастрофа отняла у нее не только брата и разрушила ее представления о мире. Пришло осознание того, что жизнь не только несправедлива, но и довольно тяжела. Но Санса понимает, что не может произнести его имя вслух, не расстроив маму еще больше. Она должна быть сильной, как Робб.

— У меня просто расстройство желудка. Я приму лекарство.

Мама окидывает ее своим фирменным оценивающим взглядом. Санса никогда не притворялась больной, чтобы не ходить в школу — ей слишком нравилось встречаться с друзьями, чтобы оставаться дома. Но она видела, как однажды солгавший о температуре Робб в мгновение выздоровел, стоило маме посмотреть на него. Вероятно, мама и сейчас знала, что Санса лжет.

— А волосы? — настаивает мама.

Потеря аппетита может быть связана со смертью брата, но смена прически произошла до того, как отец позвонил ей и сказал, что нужно вернуться домой. Она перекрасилась по другой, не менее серьезной причине. Сделала это в гостевой ванной декана, и в тот момент он выглядел таким же недовольным, как и ее мама сейчас.

— Твоему агенту это не понравится, дорогая.

Санса нанималась на работу рыжеволосой. Это выделяло ее из толпы, ведь более половины жителей Манхэттена — темноволосые. Поэтому мама права: ее агенту это ни капельки не понравится.

— Я сделала это не для него. Не знаю, — продолжает Санса, водя вилкой по тарелке. — Может, я больше не буду моделью.

— Ну, ты достаточно сильно отстаивала свое желание работать, но если ты устала, я, конечно, не возражаю, чтобы ты ушла. Ты сможешь сосредоточиться на учебе.

Точно, учеба. У Сансы внутри все переворачивается. Она до сих пор не рассказала родителям о своих оценках. Она провалила все предметы. Санса надеялась, что, возможно, сдала теорию музыки благодаря годам занятий на фортепиано, но промежуточные или выпускные экзамены она даже не сдавала. Зайдя два дня назад на свою страницу, Санса не удивилась отметкам F. На следующий день пришло уведомление об испытательном сроке.

Санса могла бы позвонить декану Бейлишу, и он, вероятно, помог бы ей договориться с кем-то из профессоров, чтобы она вернулась осенью, но обращение к нему за помощью больше не кажется хорошей мыслью. Это чревато определенными проблемами.

Скорее всего, выхода нет, а значит, рано или поздно ей придется рассказать родителям. К сожалению, разочаровать их сейчас кажется еще худшей идеей, чем два месяца назад, когда ее главной проблемой были отношения с парнем, а декан настаивал на своей помощи в этом вопросе. Оставалась надежда, что родителям сейчас будет совсем не до ее учебы и ссоры не случится. До августа оставалось еще много времени.

Мама встает, берет свою тарелку и салфетку и обходит стол, чтобы встать над Сансой. Она наклоняется и целует ее в макушку.

— У меня, к слову, тоже немного болит голова, — говорит она, проводя рукой по бретельке ее белого сарафана. — Но я посмотрю, есть ли у нас лимоны. Я бы приготовила тебе лимонный чизкейк, если хочешь. У меня есть сливочный сыр.

— Нет, спасибо, мама, — Санса качает головой.

— Постарайся поесть ради меня, дорогая.

— Да, мама.

Она уходит, оставляя Сансу наедине с тарелкой, полной остывающей еды, и, выполняя обещание, та послушно отправляет в рот один кусочек. У еды вкус пепла. Чтобы проглотить его, Сансе требуется три глотка воды.

Она смотрит на Джона, который сидит в углу. Хотя он уже все доел, уходить не собирается. Возможно, он хочет составить ей компанию, пока она пытается проглотить ужин. Может быть, догадывается, что после нескольких дней добровольной изоляции в комнате она чувствует себя одинокой. Джон ежедневно проводит время в полутемном подвальном помещении, как отшельник, так что, вероятно, ему хорошо знакомо одиночество.

Раньше было по-другому. Даже когда он переехал жить к ним и почти всегда ходил подавленным, он был с Роббом.

Между ним и Сансой мало общего, но, возможно, они могли бы разделить одиночество. В конце концов, они оба скучают по Роббу.

Санса болтает ногой под столом, где он не видит ее нервных, неподобающих воспитанной леди движений, пытаясь придумать, что бы сказать.

Сегодня вечером она встречается со своей одногруппницей Маргери и ее старшим братом Лорасом. У них были планы, но она не говорила об этом маме и не собирается, потому что Санса знает, что ей это не понравится. С другой стороны, учитывая, какой отрешенной и рассеянной та была в последние пару дней, возможно, она могла сказать правду, и это сошло бы ей с рук.

На мгновение Санса задумывается, не пригласить ли Джона присоединиться к ним. Обычно она не думает о нем, и они никуда не ходят вместе: он уже достаточно взрослый, и им было бы очень странно развлекаться вдвоем. Но, возможно, стоит попробовать.

Только Маргери и Лорас такие общительные и шумные, что она не уверена, будет ли Джон чувствовать себя комфортно с ними. Что бы он надел? Одевается он также безвкусно, как и Арья; разница лишь в том, что ее брюки слишком мешковатые, а его — слишком узкие.

Она морщит нос, представляя Джона в футболке, джинсах и кроссовках Converse в самом популярном новом клубе. Наверное, он даже не знает, как флиртовать с девушками. Повезло, что он красавчик, потому что в остальном Джон безнадежен. Девушке, которая захочет его заполучить, придется очень постараться.

— Я собираюсь сходить куда-нибудь вечером, — пытается она.

Санса оставляет за ним право выбора, составить ей компанию или нет. Если он согласится, но ужасно проведет время, ей не придется чувствовать себя виноватой за то, что она вытащила его потусоваться со своими друзьями в клубе.

Джон кладет вилку и отодвигает тарелку. Это обычное действие, но жесты и то, как он сидит, создают впечатление, что он готовится к чему-то важному.

— Куда?

— В «Красную крепость». Лорас может провести меня.

Она несовершеннолетняя, но это не имеет значения: у нее есть великолепное блестящее серебристое платье, открывающие взгляду длинные ноги, и туфли на каблуках, за которые можно умереть. В прошлом этого было более чем достаточно. Однако, на всякий случай, Маргери клянется, что Лорас знает нужного человека, который знает еще более важного человека из клуба. И, конечно, ее могут просто узнать — неважно, шатенка она или нет, она Старк — и по этой причине впустить.

— Лорас? — спрашивает Джон, сдвинув темные брови.

— Это брат моей соседки по комнате Маргери. Он твоего возраста.

Похоже, это его не радует. Он сильнее хмурится, но ничего не говорит, скрестив руки на груди. Забавно, но Джон играет роль Робба — старшего брата-защитника. Но это не раздражает, скорее наоборот, ей приятно, что хоть кто-то беспокоится о ней. Она бы поблагодарила его, если бы это не выглядело так странно.

— Зачем ты это сделала? — спрашивает Джон, не сводя с нее серых глаз. Когда Санса не отвечает, он кивком указывает на ее волосы. — Покрасила. Ты сказала, что сделала это не ради агента.

— Потому что я хотела стать кем-то другим.

Вероятно, его забота смягчила резкость, которую она намеревалась демонстрировать всему миру после пережитого за последние месяцы, но она тотчас ощутила смущение.

«Я захотела чего-то нового», — такой ответ был бы самым простым и правдоподобным.

Санса соскальзывает со стула, не отодвигая его, и быстро складывает серебряные столовые приборы на тарелке, но, спеша избавиться от чувства унижения и пристального взгляда Джона, роняет салфетку цвета слоновой кости на пол. Она пытается дотянуться до нее и положить обратно на тарелку, но ее щеки уже горят от плохо скрываемого смущения.

— Санса, — окликает Джон ее перед тем, как она выходит на лестничную площадку, чтобы отнести тарелку вниз по черной лестнице на кухню.

Она останавливается и оборачивается с лучезарной фальшивой улыбкой, надеясь, что он больше ничего не скажет о ее прическе.

— Мммм?

— Будь осторожна сегодня вечером. Я понимаю твоё искушение, но не сходи с ума.

Прямо как Робб. Он мог бы сказать то же самое. Санса пожимает плечом, отбрасывая волосы назад.

— Со мной все будет в порядке.



— Я в порядке, — заверяет она Лораса, придерживающего ее за локоть, когда она неуклюже выходит из такси, покачнувшись на каблуках.

По крайней мере, Санса не думает, что кто-то в очереди у черного входа «Красной крепости» разглядел ее розовые трусики.

Устраивать вечеринку в квартире Лораса на пустой желудок было, наверное, не самой лучшей идеей, но с каждой новой забавной историей, которую он рассказывал ей и Маргери, с каждым новым фруктовым коктейлем, который смешивал для нее, Санса чувствовала себя лучше и смелее. По крайней мере, не такой оцепеневшей от горя.

Она вспыхивает, когда Лорас не отпускает ее руку, ведя ко входу в клуб. Подружившись с Маргери, Санса быстро нашла фотографии ее красивого старшего брата на Facebook. Она просматривала его страницу, изучая какая музыка ему нравится, с какими девушками он дружит, мечтая о том, что было бы здорово, если бы она встречалась с братом лучшей подруги — а может, и вышла замуж! Маргери была бы идеальной тетей для их прелестных детей, и их дома в Хэмптоне стояли бы рядом. Эти мечты были настолько наивными, что к тому времени, когда она действительно познакомилась с Лорасом из-за волнения едва смогла связать два слова.

Спустя время ситуация изменилась. У нее появился парень, с которым начались серьезные отношения, а Лорас оставался дружелюбным и приятным в общении, поэтому с ним было легко. Теперь она достаточно повзрослела, чтобы не вести себя как идиотка в его шикарной квартире. Правда Санса не понимала, как двадцатипятилетний парень может позволить себе такую роскошь. Она хотела было поддразнить его, не помогает ли ему богатая мамочка, но передумала — даже после трех бокалов говорить о деньгах невежливо. Мама учила ее другому.

Лорас не отпускает ее, не смотрит в телефон, в отличие от Маргери, которая с довольной улыбкой увлеченно набирала кому-то смс в такси. Он поддерживал с ней непринужденную беседу, делал комплименты ее стилю и умению поддержать разговор на полдюжины тем. А теперь не просто держит за руку, а кладет ладонь на поясницу, когда они стоят перед вышибалой. Возможно, ее детские мечты еще могут сбыться.

Правда, в последнее время мечты всегда разбиваются вдребезги из-за ужасных событий, напоминая ей, что жизнь — не сказка. Пощечина за ужином в любимом ресторане, сексуальное домогательство со стороны человека, которому она доверяла и телефонный звонок с известием о смерти брата — этого достаточно, чтобы она перестала верить в то, что мечты сбываются. Вот и сейчас ее прекрасный момент испорчен. Пока Лорас разговаривает с вышибалой, огромным мускулистым мужчиной в белой футболке, тот смотрит на нее сверху вниз так, что ей хочется спрятаться за спину Лораса, пока этот неуклюжий мужчина не пропадет из виду. У него обожжённое лицо, из-за чего кожа на одной стороне гладкая и красная, но его взгляд пугает Сансу.

Мужчина открывает дверь, наполовину загораживая ее своим телом, и Лорас проскальзывает мимо, следом идет Маргери и ее золотистое мини-платье колышется от движения бедер. Они не оглядываются убедиться, что Санса идет следом. Они оба беззаботные и временами безответственные, и иногда Санса чувствует себя одинокой в их компании. Обычно это ее не сильно беспокоит, но сейчас ей страшно. Она спешит последовать за ними, не желая оставаться в одиночестве на улице.

— Осторожнее, пташка, — говорит вышибала с кривой улыбкой и рукой преграждает ей путь. Она машинально делает шаг вперед и сталкивается грудью с его накаченным телом.

Он с ухмылкой смотрит на нее, не отстраняясь. Санса неуверенно отступает и обхватывает себя руками, прекращая нежелательный контакт. И все же, находясь близко, она чувствует исходящий от него запах алкоголя. В клубе такое не редкость, вот только он вышибала, а не посетитель.

— Я с ними, — говорит Санса, и ее нервное чириканье, наверное, похоже на птичье, что придает правдоподобность его нелепому замечанию.

Она приподнимается на цыпочки, пытаясь разглядеть, заметили ли Лорас или Маргери, что она отстала, но они исчезают в толпе. Санса фыркает, но не разворачивается и не уходит к обочине, чтобы в панике поймать такси. Она заставляет себя улыбнуться и встретиться с мужчиной взглядом.

— Пожалуйста, пропустите меня.

— Раз уж ты так любезно просишь, — усмехается он и опускает руку. Но когда она проскальзывает мимо в открытую дверь, наклоняется и шепчет: — Может быть, я зайду спеть с тобой пару песен, пташка.

Санса очень надеется, что нет.

Но в клубе толпа смыкается вокруг нее, музыка отдается в груди, а от света рябит в глазах, и она забывает обо всем. Здесь жарко, темно и по-своему изящно. Именно такими она представляла себе гламурные клубы, пока не стала достаточно взрослой, чтобы переступить порог одного из них. Несомненно, здесь она сможет забыться.

Четыре месяца назад Санса волновалась бы, что мама проснется и обнаружит, что она сбежала из дома. Она боялась разочаровать ее. Но теперь Санса жаждет перемен, хочет соответствовать новому имиджу. Она имеет на это право после того, что пережила. Ее новая личность не будет волноваться о мнении матери. Новая «Я» выпьет еще один коктейль, потанцует, поговорит с парнями, и ей будет все равно. Завтра она снова станет ответственной и серьезной. Сегодня вечером она будет легкомысленной.

Санса протискивается сквозь толпу, пытаясь приблизиться к бару, когда замечает Лораса. Он так красив, что его трудно не заметить даже в маленьком темном вестибюле. На его накрахмаленной белой рубашке отражаются огни, но если она думала, что сможет завладеть его вниманием, то, похоже, не успела. Лорас разговаривает с незнакомым парнем. Но ведь он не захочет тратить на него много времени?

Санса наклоняет голову и прищуривается, пытаясь разглядеть незнакомца, как вдруг из ниоткуда появляется Маргери, протягивая ей светло-розовый напиток, украшенный завитком засахаренного лимона.

— Что это? — спрашивает Санса, стараясь перекричать музыку, и рассматривает коктейль на свету.

— Какая разница! — произносит Маргери возбужденно.

В самом деле, какая разница! Санса подносит напиток к губам и делает глоток. Он сладкий, и она могла бы выпить три таких. Может, так и сделает, потому что сегодня вечером намерена оторваться.

Маргери чокается с ней, выплескивая немного из своего бокала, и лукаво улыбается.

— Все в сборе! — кричит она, наклоняясь.

Санса озадаченно качает головой. Как Маргери удалось выяснить подробности о том, кто в клубе и купить выпивку за то время, что она ждала снаружи, пойманная в ловушку ужасным вышибалой? Или невероятно быстрая, или ей рассказал тот, с кем она переписывалась. Но более важный вопрос другой: кто эти все? И Санса спрашивает подругу об этом. Рука Маргери опускается на ее обнаженное плечо, и Санса склоняется ближе. Не хотелось бы, чтобы кто-нибудь услышал их сплетни.

— Отец Джоффри.

Джейме Ланнистер? Что ж, это немного разочаровывает. Она знает Джейме Ланнистера с детства. За все эти годы он ни разу не обратил на нее внимания, даже когда она была девушкой Джоффри. Конечно, он красивый, но уже старый. Слишком старый, чтобы постоянно развлекаться в клубах и флиртовать с девушками, о чем постоянно пишут в таблоидах.

Хорошо, что Лорас с ними. Он намного лучше, чем любой Ланнистер. Правда, до сих пор разговаривает с тем темноволосым мужчиной.

— А с кем это Лорас? — спрашивает Санса, тщетно пытаясь казаться незаинтересованной.

— А, — Маргери пожимает плечами, — с Ренли. Он один из владельцев клуба. Я же говорила, что у нас не будет проблем с проходом. — Маргери рассеянно оглядывается по сторонам. — Не обращай внимания. И ты не дала мне закончить. Мы здесь с Дени Таргариен! Она такая красивая! Боже, я ее ненавижу! — смеется она.

Словно по сигналу, мимо проходит миниатюрная платиновая блондинка в пышном белом платье, которое едва прикрывает бедра. Санса видела Дени только на торжественных мероприятиях и красных дорожках, которые сама посещала с родителями. У нее, конечно, никогда не хватало смелости подойти к этой девочке, потому что Дени с таким же успехом могла бы быть королевой этого города. Маргери права — ее присутствие здесь означает, что в клубе собрались все.

Они не единственные, кто так думает. Толпа расступается перед Дени, как будто она владелица, а не тот Ренли.

Санса встряхивает головой, быстро оглядываясь через плечо, и ее осеняет. Конечно же, Ренли Баратеон! Он тоже старый. Хуже того, он брат Роберта!

Она быстро отворачивается, а Маргери уже подталкивает ее к танцполу.

Джейме Ланнистер и Ренли Баратеон. Похоже, сегодня вечером все Ланнистеры и Баратеоны выйдут из тени, а это совсем не нравится Сансе. Даже радость от того, что она находится в одном клубе с любимицей социальных сетей Дени, не может подавить чувство тошноты, которое нарастает внутри. Она поджимает губы так сильно, что наверняка стирает помаду. Но лучше это, чем опустошить желудок себе под ноги.

Не желая снова потерять Маргери из виду, она спешит за ней, расталкивая людей и извиняясь. И пытается избавиться от навязчивой тревоги, из-за которой руки дрожат так, что подпрыгивает бокал.

«Я буду танцевать и забуду обо всем».

Маргери любит жизнь, и вместе с ней Сансе легко быть беззаботной. Когда они, покачиваясь, продвигаются к середине зала, где на них падает свет, Маргери обнимает ее за талию, заставляя покачивать бедрами вместе с собой. Проигрывает только половина незнакомого трека, когда чья-то теплая, сухая ладонь скользит по ее руке, отвлекая внимание от Маргери. Санса поднимает глаза и с облегчением видит, что вышибала не выполнил свою маленькую угрозу.

Парень, безмолвно приглашающий ее на танец, внешне явно не так опасен. Он старше, но немного — выглядит ровесником Лораса. Он улыбается, демонстрируя невероятно белые зубы. Хорошо одет, и она хочет сказать «да», но боится.

Санса никогда не танцевала со случайным парнем в клубе. Другие, более смелые девушки, могли бы это сделать, но не она. Долгое время у нее был Джоффри, а ему не нравилось то, что любила она — например, танцевать и, запрокинув голову, подпевать глупым песням. Джоффри любил контактные виды спорта, а значит, они должны были нравиться и ей. Она участвовала во многих играх и ради него притворялась, что ей интересно. Однако даже ее стараний оказалось недостаточно.

Но она больше не хочет быть той глупой девчонкой. Возможно, новая Санса станет девушкой, которая танцует с симпатичными парнями в клубе, поэтому она утвердительно кивает. Маргери одобрительно подмигивает и забирает у нее уже пустой бокал, исчезая в толпе. Санса улыбается, когда парень прижимает ее спиной к груди, кладет руки на бедра и шепчет свое имя ей в шею. Она скучает по таким мелочам, но сегодня не позволит ему ничего, кроме танца.

Она растворяется в движениях, закрыв глаза, увлекаемая волной музыки и ощущением теплых, настойчивых рук на теле. Чувствует, что из-за алкоголя двигается медленнее, но парень удерживает ее, а музыка заставляет двигаться.

— Санса Старк.

Ее имя обрывает забвение, словно пронзающий тело нож. Она распахивает глаза, хотя ей не нужно видеть, чтобы понять, кто это. Джоффри стоит не более чем в футе от нее, одной рукой обнимая Маргери за талию. Он презрительно кривит губы.

— Ты такая шлюха.

Маргери что-то говорит ему, касаясь ладонью розовой рубашки, но это явно не предназначено для ушей Сансы.

— Твой брат умер… примерно неделю назад? — спрашивает он с мерзким смешком.

Санса оглядывается через плечо, понимая, что парень, с которым она танцевала, ушел, оставив ее одну разбираться с безобразной сценой, которая разворачивается помимо ее желания.

— Вот почему я бросил тебя.

— Я думала, что причина в моей излишней болтливости.

Так он сказал, ударив ее по губам и разбив их в кровь. В тот миг на ее глаза навернулись слезы, которые она сдерживала, чтобы никто в ресторане не увидел ее истерики, пока Джоффри оплачивал счет и выводил ее на улицу.

— Сука, — огрызается он, бросаясь вперед.

Отшатываясь, Санса запинается, покачнувшись на каблуках, и он хватает ее за руку. Они едва не падают, потому что на каблуках она одного с ним роста, что всегда Джоффри ненавидел. Толпа расступается вокруг них и образует кольцо, из которого Санса мечтает убежать, Джоффри пытается ее удержать, а Маргери оттащить его.

— Отпусти! — восклицает она, не думая о том, что, если он так сделает, она упадет на липкий танцпол. — Отпусти меня!

Но его пальцы сильнее впиваются в руку, а лицо становится пунцовым. Он зол, а ей известно, каким он может быть в таком состоянии. Он оскорбляет ее, поливает грязью, из его рта летят слюни, а Санса пытается высвободиться из хватки, чтобы убежать в туалет и запереться в кабинке, пока кто-нибудь не спасет ее от этого монстра — ее бывшего парня.

Внезапно толпа расступается, и сквозь нее протискивается высокая светловолосая фигура. На мгновение Сансе кажется, что это Лорас, или Джон, или даже пугающий вышибала, но человек, который приходит на помощь, — отец Джоффри. Маргери была права. Джейме Ланнистер здесь. Все в сборе. Он кладет руку на плечо сына. Джоффри отпускает ее, и Санса оседает на пол, но Джейме быстро подхватывает ее под руку и поднимает на ноги.

— Вот так. С тобой все в порядке, милая?

Наверное, это самая длинная фраза, которую он когда-либо говорил ей, и Санса отвечает кивком, хватаясь за горло и с трудом пытаясь отдышаться.

— Думаю, ты не хотел бы, чтобы завтра об этом писали в газетах? — спрашивает он сына.

Джоффри отряхивается, как будто испачкался, молчит и отказывается поднять глаза от пола. Он не раскаивается — Санса не думает, что он способен на это, — но и не выглядит счастливым от того, что отец застукал его за подобным поведением.

— Не очень-то галантно, — добавляет он, тыча указательным пальцем в грудь Джоффри.

Они очень похожи, но, глядя на них, стоящих рядом, Санса впервые замечает отличие. Джейме выше, шире в плечах, больше похож на рыцарей из сказок.

Она разворачивается и балансирует рукой на случай новой потери равновесия, намереваясь уйти, пока отец отчитывает Джоффри, но ей не удается. Толпа отказывается расступаться. Кажется, никто не хочет отойти с дороги, но все с удовольствием следят за ее унижением.

Санса снова слышит свое имя за спиной, но на этот раз ее зовет Джейме. Его голос более глубокий, чем у сына, более звучный.

— Ты куда?

— Домой.

— Хорошая мысль. Как ты сюда добралась, милая?

Джейме выглядит слегка обеспокоенным, без дразнящего высокомерия, которое обычно сквозит в его ленивой улыбке. И только это заставляет Сансу ответить:

— На такси.

— Моя машина снаружи. Так будет лучше.

— О, нет, — быстро говорит она, махнув рукой. — Я не хотела бы вас затруднять. — Она ни за что больше не сядет одна в машину другого Ланнистера. — Я поймаю такси.

— Я бы тоже не хотел, чтобы меня беспокоили, поэтому потрудится мой водитель, — настаивает он, обнимая ее за плечи и расталкивая толпу. — Я отвезу тебя домой. Это самое малое, что я могу сделать.

Прошедшая долгая ночь была наполнена смехом, танцами на высоких каблуках и крепкими напитками. Дени выходит из клуба и, закрыв глаза, запрокидывает голову, вдыхая прохладный весенний воздух, освежающе-бодрящий после жары «Красного замка». В эту ночь она чувствовала себя молодой, сильной и способной на все — даже изменить мир.

Большую часть времени она провела за столиком, пытаясь объяснить Джораху Мормонту свои грандиозные планы по спасению каждого голодающего ребенка, осиротевшего беженца и жертвы секс-торговли. Она становится занудной и излишне настойчивой, когда увлекается, чем отталкивает многих людей. Брат в ответ на ее планы снисходительно закатывает глаза. Джорах, по крайней мере, не делал ничего подобного и не менял тему разговора.

Неожиданно было встретить его здесь. Он тот, кого молодежь называет «старичком», и не принадлежит к тем людям, что часто посещают клубы и вечеринки. Она едва не сказала это ему в лицо, выйдя из уборной, где ее фанатки заканчивали подкрашивать губы. Буквально столкнувшись с ним в сумрачном коридоре, освещенном черными встроенными бра, она спросила, прищурившись:

«Что ты здесь делаешь?»

Он не ответил, возможно потому, что в вопросе слышалась надменность — позже Дени списала её на лишний бокал мартини и легкий ужин из салата с тушеными персиками. Отчасти она была склонна к грубой прямолинейности, которую ей часто прощали. Но, должно быть, ее тон задел Джораха. Расправив плечи, он обратился к ней: «мисс Таргариен», а она лишь нетерпеливо отмахнулась от официального обращения, взяла его под руку и потянула к переполненному бару, чтобы загладить свою резкость.

Немного времени потребовалось им для примирения. Сначала Дени спросила, как у него дела и задала вопрос о своем дяде, а потом начала монолог о вреде бутилированной воды, одновременно откусывая оливки, фаршированные голубым сыром, от шпажек для напитков. Правда, Джорах имел наглость заметить, что рассуждала она об этом в обуви от Jimmy Choo. На самом деле, пока она болтала о социальной справедливости, он выглядел незаинтересованным, с куда большим интересом подглядывая на короткий подол ее платья. Но Дени не позволила таким мелочам ослабить ее энтузиазм.

Сегодня она чувствовала себя способной на всё. Даже забыть о Дрого.

Конечно, Джорах Мормонт был не из тех мужчин, с кем можно забыться. Он старше ее лет на десять. У него заметна лысина, и его вряд ли можно отнести к мужчинам, которые следят за своей внешностью. Но он на голову выше ее, широкоплечий, и под рубашкой и пиджаком заметны мускулы. Джорах не особенно красив, но выглядит подтянутым и сильным. Дени в нем подкупает честная оценка ее замыслов победить все зло в мире, особенно в сравнении с мнением большинства окружающих, которые благоговейно соглашаются с каждым ее словом, осыпают похвалами, одновременно готовые вонзить нож в спину. Такие люди быстро находят нового человека, которым готовы восхищаться.

Например, сегодня вечером внимание в клубе переключилось с нее на ссору на танцполе, которая закончилась только благодаря своевременному вмешательству Джейме Ланнистера. Он, как прекрасный принц, защитил невинную девушку. Иногда Дени думала о нем как о мужчине. Он был красивым, обходительным и галантным, но, вероятнее всего, кто-то из ее знакомых уже спал с ним.

Джорах в отличие от Ланнистера намного проще. Он не отличается тактом. Несколько раз Дени встречала его на вечеринках, которые устраивала фирма ее дяди «Барристан и Ракхаро», в которой он проработал много лет. Помимо официальных встреч, она видела Джораха в офисных коридорах, когда приходила за ежемесячным пособием, оставленным ей по наследству. Она слышала, как выросшие вместе дядя и Джорах оживленно разговаривали в его кабинете. У дяди Барристана, похоже, были довольно напряженные отношения с мистером Мормонтом, но, несмотря ни на что, Джорах продолжал выполнять его поручения: защищать интересы фирмы с помощью ежедневника и ручки, или нажатия клавиш, или, как сегодня, — защищать ее от неприятностей.

— Они вызвали нам такси, — произносит Джорах, кладя руку ей на поясницу, когда за ними закрывается дверь черного входа.

Дени искоса смотрит на него сквозь подкрашенные ресницы, ухмыляется и, покачивая бедрами, уходит в тень.

Если она не хочет нарваться на папарацци, то старается покинуть заведение через черный вход, а не парадный. В клубах и ресторанах, которые она посещает, знают об этом — толпы людей, фотографы и статьи, в которых мелькают ее фотографии и имя, — часть светской жизни, но иногда они утомляют. Она быстро поняла, что такси привлекают меньше внимания, чем лимузины или элегантные черные «мерседесы» с водителями. Но после безобразной ссоры в клубе, случившейся на ее глазах, и излишне выпитого алкоголя, Дени согласна с Джорахом, что ей лучше не ехать одной.

«Твой дядя оторвал бы мне голову, если бы с тобой что-то случилось, а я не помешал этому».

Дени рассмеялась в ответ, изрядно удивив его своей реакцией. Она привыкла заботиться о себе сама, и у нее неплохо получалось. В ее жизни всегда были только она и Визерис. Она не нанимала себе личную охрану, но, похоже, только что нашла телохранителя.

«Какой сюрприз: рыцарство не умерло», — прошептала она, надеясь, что он предлагал искренне.

Худшая часть ночи — когда все расходятся по домам и она остается одна в своем доме, который вдруг кажется невероятно большим и пустым. Дени мечтает, чтобы Дрого ждал ее, хочет чувствовать его горячую загорелую кожу на белых простынях, — и, по крайней мере, на несколько минут общество Джораха в такси поможет ей избавиться от грядущего одиночества.

Он придерживает ее за руку, пока она садится в машину. Дени чувствует легкое головокружение и тяжело опирается на его плечо, пока он с глухим стуком захлопывает дверцу.

— Твой адрес, — подсказывает он, и Дени бормочет что-то в ответ, расправляя тонкий шелк платья, задравшегося слишком высоко.

Таксист ее не слышит, поэтому Джорах повторяет адрес, делая акцент на номере дома.

Дени со смешком понимает, что пьянее, чем думала, когда таксист вливается в поток машин, и резкий поворот заставляет ее вцепиться пальцами в ногу Джораха. Она наклоняет голову, улыбаясь, но он не встречается с ней взглядом, стараясь не смотреть на подол ее платья, а сидит, с напряжением уставившись в затылок таксисту.

Судя по сердитой складке его губ, Джорах уже сожалеет о том, что предложил проводить ее, поэтому Дени ерзает, пытаясь сесть так, чтобы освободить ему место. У нее ничего не получается, и, в конце концов, она прижимается к нему еще теснее, а рука цепляется за шерстяную штанину.

— Осторожнее, принцесса, — предупреждает Джорах, и его голос звучит не так резко, несмотря на нахмуренное лицо.

Дени смотрит на него снизу вверх, задерживая взгляд на своей руке, и в свете красных, зеленых и ярко-белых огней морщинки вокруг его глаз разглаживаются. Он не похож на человека, у которого морщинки появились от частой улыбки. На мгновение Дени задумывается о том, как складывалась его жизнь.

Она часто переезжала и привыкла наблюдать и собирать истории жизни разных людей. У нее много собственных воспоминаний о местах, в которых она никогда не чувствовала себя как дома — даже в ее обставленном дизайнером особняке. Если быть честной, Дени не просто коллекционирует истории людей. Ей нравится приближать к себе сломленных и угнетенных и пытаться им помочь.

Дени не думает, что за грубыми манерами Джораха скрывается израненная душа, но он интересный человек. Он честный. А этого достаточно, чтобы возбудить в ней любопытство.

— Что такой парень как ты забыл в «Красном замке»?

— Что ты имеешь в виду? Разведённый или неподходящего возраста?

— Я не знала, что ты разведен, — усмехается она. Правда, это может означать, что в нем есть надлом. — Я подразумевала, что клуб гламурный.

— Иногда парню просто хочется выпить пива. — Дени прекрасно понимает, что никто не станет лезть на рожон, чтобы попасть в «Красный замок» за пивом, но она оставляет это замечание при себе. — Если это место настолько вычурное, что ты там делала?

Дени не знает. Ей казалось, она должна быть там. Визерис уверял, что так необходимо для ее имиджа, и, хотя она знает, что лучше не полагаться на его мнение, но часто ловит себя на том, что следует его советам.

— Ты не из Нью-Йорка, — говорит она, уклоняясь от ответа на вопрос, и заправляет прядь платинового каре за ухо.

— Нет. Я из Мичигана.

— Могу представить тебя там.

В клетчатой рубашке и с удочкой, или чем кроме рыбалки, принято заниматься в Мичигане.

— Ты была там? — Джорах хмурится, глядя на нее.

— Нет.

Но Дени видела фотографии с похорон Робба Старка в газетах. Очень живописные места. Много зелени, природной красоты. Как в Центральном парке, но без дизайнерской планировки.

— Я тоже не местная. Мы пара приезжих.

— Как и большинство жителей Нью-Йорка.

«Я из ниоткуда», — хочет ответить она. Но он, скорее всего, знает ее историю. Большинство жителей Нью-Йорка знают.

— Хочешь знать, каким я представляю свой дом? Это место находится где-то в Европе. У дома красная дверь, а на его заднем дворе растет лимонное дерево.

Вот, пожалуй, и все, что она помнит.

— Тогда твой дом очень далеко.

Так и есть. Но и Мичиган не близко. Может быть, даже дальше, если он оставил половину сердца на берегах его озера.

— Ты мне нравишься.

На этот раз Дени намеренно толкает его в плечо, и тонкая бретелька на белом платье соскальзывает, открывая небольшой фрагмент кожи, но привлекая внимание больше, чем одобрил бы ее дядя при таких обстоятельствах. Подростковый возраст, возможно, и остался позади, но маленькая искорка бунтарства заставляет ее представить, что сказал бы седовласый дядя насчет ее выбора. Дядя Барристан очень строгий.

— Ты пьяна.

— Немного, — Дени пожимает плечами. — Но ты мне действительно нравишься.

Джорах приподнимает бровь и потирает подбородок.

— Тебе нравятся финансовые аналитики?

— Наверное, да. — Она закидывает ногу на ногу, едва не сбрасывая туфлю. — Ты этим занимаешься?

Он усмехается.

— Да. А чем ты занимаешься, принцесса, когда не решаешь мировые проблемы?

Хороший вопрос. У нее есть благотворительные фонды. Она состоит в нескольких советах директоров. Она посещает банкеты, балы и коктейльные вечеринки в поддержку того или иного проекта. Общение — это не работа или, по крайней мере, не должно ей быть. Раньше у нее была цель. Когда она заканчивала колледж, у нее были планы перевернуть мир, но по дороге к цели она заблудилась.

Последние пару лет Дени топталась на месте, занимаясь в основном тем, что ходила на свидания. В последнее время довольно безуспешно. Недостатка в мужчинах, желающих встречаться с Дени Таргариен, не было, но, несмотря на их огромное количество, мало кто добился желаемого. Вероятно, проблема была в ее имени.

— Если ты настаиваешь на том, чтобы называть меня принцессой, я собираюсь сделать тебя одним из своих фаворитов.

Она ненавидит этот титул. Здесь, в Штатах, он не имеет смысла. Такие люди, как ее брат, не устававший напоминать всем, что они — члены королевской семьи, по ее мнению, идеалисты. Она не против титулов. Есть такие, которые она хотела бы заслужить. Может быть, в рамках какой-нибудь международной инициативы, помогающей людям. Но принцесса Дени из Богом забытой страны, которая прекратила существовать более века назад, народ которой не захотел бы, чтобы ею правили безответственные вспыльчивые люди вроде ее брата, если бы такая страна еще существовала, — от такого титула она предпочла бы навсегда отказаться. Она надеется, что ее дразнящего тона будет достаточно, чтобы заставить Джораха не обращаться к ней так.

— Это правда?

— Да. Ты будешь моим охранником? — спрашивает она, сжимая его бедро. — Тебе понадобится герб, чтобы я повесила его у себя на стене. Настоящий, — продолжает она, хотя даже не сделала паузы, достаточной для того, чтобы он мог принять или отклонить ее предложение.

— У меня уже есть.

Это настолько неожиданный ответ, что Дени убирает руку, чтобы прикрыть рот. У нее вырывается что-то похожее на икоту или смешок.

— Что? — спрашивает она сквозь растопыренные пальцы.

— Мой отец заказал такой, когда я был маленьким. Он висел у него над столом. Один из таких, которые отправляют в Англию за оружейные сделки вашей семьи. Без сомнения, он полная фальшивка, но отец гордился этой чертовой вещью.

— Достопочтенный дом Мормонтов?

— Да. Дом Мормонтов с гербом медведя.

Ее провожает домой лысеющий медведь. Дени оскаливает зубы, рычит и изображает когтистую лапу, прежде чем разразиться смехом. Когда она успокаивается, то понимает, что Джорах смотрит в окно, с каменным лицом разглядывая здания, мимо которых они проезжают, а таксист выкрикивает ругательства на родном языке в адрес другого такси, которое загораживает проезд.

Он вел себя так, словно этот разговор ничего не значит, но, возможно, она задела его гордость, подтрунивая над семьей. Визерис чувствителен к их статусу королевской семьи; Джорах Мормонт может также защищать свое происхождение, каким бы сомнительным оно не представлялось.

— Не сердись, — шепчет она, похлопывая его по груди. Мускулистой, как она и думала. Она чувствует, как краснеют ее щеки. Возможно, Джорах не такой крупный, как Дрого, но достаточно крепкий. Уже прошло несколько месяцев бессмысленных свиданий, бессмысленных поцелуев, бессмысленных интрижек, попыток найти кого-то, кто заполнит зияющую пустоту, которую оставил после себя Дрого.

— Я просто пьяна, но мне действительно интересно. У вас был девиз?

— Не знаю. Наверное.

— Наш — «Пламя и кровь», — говорит она, изображая движением пальцев языки пламени. — Дружелюбный, правда?

— Смысл не в том, чтобы быть дружелюбными.

— Ты прав, но твой герб симпатичнее. Мне нравятся медведи.

Ей нравятся милые животные в зоопарке. У нее когда-то был календарь с детенышами животных, и черный медвежонок был одним из любимых. Конечно, она не хотела бы встретиться с медведем в лесу в одиночку, но вероятность этого невелика.

— У тебя, должно быть, небольшой опыт общения с медведями, — категорично заявляет Джорах.

— Небольшой, но медведь — как раз тот охранник, который мне бы пригодился.

Он прочищает горло, поворачиваясь к ней, пока его взгляд не останавливается на ее руке, прижатой к его груди. Он берет ее руку в свою и удерживает.

— От чего тебя нужно оберегать?

Наклонившись к нему, Дени грудью чувствует очертания его бицепса сквозь спортивную куртку. Он, должно быть, тоже это чувствует. Его глаза сужаются и скользят по линии ее шеи вниз. Дени прикусывает нижнюю губу, отчего у нее появляются ямочки. Но самообладание подводит. Она не может продолжать поддразнивать его, когда знает, что он ей не особенно интересен. Она ищет выход из ситуации, но тот, как нельзя кстати, подворачивается сам.

— Это мой, — говорит она, кивая в окно.

Такси замедляет ход, останавливаясь, и водитель стучит указательным пальцем по дисплею, безмолвно требуя оплаты.

Дени представляет, как проводит пальцами по пуговицам его рубашки, тянет за ворот, заставляя наклониться, пока его губы не соприкасаются с ее, и Джорах понимает, что она дает разрешение... но вместо этого он отпускает ее руку и протягивает кредитную карточку водителю.

— Я доставил тебя домой в целости и сохранности, дальше наши пути расходятся.

Он кивает в сторону дома и прячет кредитку в бумажник. Она чувствует себя одинокой и опустошенной, хотя ее ждет прекрасный дорогой особняк. Ее дом. Дени откидывается на спинку сиденья и кладет голову назад, прежде чем взять себя в руки и потянуться к дверной ручке.

Джорах не отводит взгляда от водителя такси, когда, понизив голос, говорит ей:

— Я дождусь, пока ты не окажешься внутри.

Внутри, где она посидит за гладким кухонным столом и выпьет чашечку кофе или чая, — это единственное, что есть из еды, несмотря на кухню ресторанного класса, — прежде чем поднимется по лестнице и ляжет на пустую двуспальную кровать.

Вылезая из такси, Дени ощущает прохладный ночной воздух, обдувающий затылок, от которого по коже бегут мурашки, и останавливается на обочине, все еще крепко держась за дверцу. Она наклоняется, чтобы увидеть неулыбчивое лицо Джораха.

— Мы еще увидимся, милорд?

— Думаю, да, принцесса.

Серсея идет широким, медленным шагом по коридору от лифта к кабинету Джейме, а ее туфли-лодочки постукивают по светлому деревянному полу с рисунком. Взгляды людей, ожидающих встреч в низких серых кожаных креслах, устремлены на нее, как и взгляды исполнительных директоров, которые привыкли видеть ее здесь.

Все провожают ее взглядом. Она одевается, чтобы привлечь внимание, но даже без высоких каблуков, узкого черного платья и тяжелого ожерелья из красной эмали и золота люди узнают ее. Именно этого Серсея хотела, выходя замуж за Джейме, и позже — выходя замуж за Роберта.

Однако она предпочла бы, чтобы ее знали не только как жену Роберта Баратеона, бизнес-магната-банкрота, павшего короля военной промышленности. Именно по этой причине она пришла сегодня — уговорить Джейме на сделку. Без успешного бизнеса, стоящего за громким именем, вы всегда будете человеком, пользующимся дурной славой, посмешищем, будете мелькать в таблоидах, а это не то, к чему стремилась Серсея.

Джейме ее не ждет, но нет смысла записываться на прием к старшему Ланнистеру: он ничем не занят. Он плейбой, у него есть офис, лицензия пилота и талант игрока, который он не смог реализовать после травмы. Серсея любит его, любит их общее прошлое, любит, когда он внутри нее, но, к сожалению, он совершенно не амбициозный человек. Единственная причина, по которой имело бы смысл записаться к нему на прием, — Джейме часть рабочего времени проводит в спортзале. Именно поэтому Серсея испытывает облегчение, когда секретарь быстро кивает и поднимает трубку, чтобы сообщить о ее приходе.

— Вы можете войти, — говорит она, хотя Серсея знала, что ее не заставят ждать.

Раньше их отношения были другими. Давным-давно, когда Джейме был молодым, талантливым бейсболистом с большим трастовым фондом, Серсея исполняла его прихоти, но с тех пор, как она вышла замуж за Роберта, они поменялись ролями. Так и должно быть.

— Пожалуйста, не вставай, — говорит она Джейме, который смотрит в монитор, не обращая на нее внимания, пока за ней не закрывается массивная красная дверь его кабинета.

— Какой неожиданный сюрприз, — наконец отвечает он, и его речь звучит так же обыденно, как и у нее.

— Ты чем-то ужасно увлечен, — Серсея обходит его стол справа. Стук каблуков заглушает короткий ворс ковра с геометрическим рисунком.

На столе ничего нет: ни бумаг, ни папок. Она садится на краешек и откидывается назад, закидывая ногу на ногу. Она пытается увидеть экран монитора, но Джейме щелкает мышкой, закрывая окна.

— Я работаю.

— Настолько занят, что не можешь поговорить со мной? — спрашивает она, взмахивая ресницами.

Лучи позднего утреннего солнца, проникающие сквозь высокие окна кабинета — слишком большого для человека, который ничего не делает, — высвечивают золото в его волосах. Когда лицо Джейме скрыто тенью, он выглядит почти таким же, каким был в молодости, только чуть крупнее и старше. И ей хочется наклониться и нежно поцеловать его.

— Нет, — говорит он, поворачиваясь на стуле и отодвигаясь от стола, намеренно задевая ее каблук своим черным итальянским кожаным лофером. — Для тебя я никогда не бываю слишком занят. И раз ты пришла, я тоже хотел с тобой кое о чем поговорить. — Он потирает подбородок, делает паузу, прежде чем продолжить: — Я думал, Джоффри встречается с хорошенькой девчонкой Старк.

Серсея хмурится при слове «хорошенькой».

— С каких это пор ты начал замечать привлекательность студенток?

Он смотрит в пол, изо всех сил стараясь скрыть явное веселье, что только еще больше распаляет Серсею.

— Простого ответа «да» или «нет» было бы достаточно.

Она улыбается, и от этого у нее начинают болеть щеки.

— Да.

Взгляд Джейме мгновенно становится холодным.

— Тогда кому-то нужно с ним поговорить о ней.

Серсея приподнимает брови.

— А когда ты в последний раз говорил с сыном? И ты, конечно, имеешь в виду, что я должна это сделать.

— Кто-то же должен, — повторяет он, сцепив руки на коленях, и лениво поворачивается в кресле слева направо.

Серсея перекидывает ногу на ногу, чтобы его стопа не касалась ее. Цедя слова сквозь зубы, она спрашивает:

— Поговорить о чем?

— Я видел их в «Красном замке», и он кричал на нее.

— В клубах шумно.

— Не так кричал, Серсея.

— Она глуповата. Вероятно, ему приходится кричать, чтобы до нее наконец дошло. Люди ссорятся. Люди кричат. Неразумно было выяснять отношения на публике. Но ему всего двадцать два.

Она знает, что говорит бессвязно и ищет оправдания, но всегда будет делать это для своего первенца.

— Возможно, она глупа, но я не думаю, что этот факт или его возраст оправдывают такое поведение. Он поднял на нее руку.

У Серсеи волосы на затылке встают дыбом, а по спине пробегает холодок. Кричать — это одно. Она подавляет дрожь, от которой у нее стучат зубы. Но если Джофф ударил ее, это другое дело.

Джейме, должно быть, ошибся. Хотя с Джоффом стало сложно общаться, он стал раздражительным, но он сын Джейме, а не Роберта. Джейме никогда не поднимал на нее руку. Никогда бы не поднял. В отличие от Роберта.

Джейме не знает об этом. И никогда не узнает. Она скрывала синяки. Прятала их, когда они были свежими и еще не пожелтели. Тональный крем творит чудеса. Серсея готова была на что угодно, лишь бы скрыть следы, потому что, если Джейме узнает, она боится того, что он может сделать, и того, как это повлияет на них всех.

— Она явно боится его, — продолжает Джейме, сердито нахмурив брови.

Джоффри — его сын, но он многое повидал. Он видел и научился у своего отчима тому, как мужчина может относиться к женщине. Как бы сильно она ни любила своего сына, Серсея должна признать: не исключено, что он хотел причинить девочке боль. Или, по крайней мере, напугать ее.

Ей не особенно нравится Санса Старк — она взбалмошная, наивная и слишком симпатичная — но она, вероятно, не заслуживает того, чему Джейме стал свидетелем.

Серсея вздыхает, как будто устала от этого потока вопросов, хотя ей приходится впиваться своими кроваво-красными ногтями в ладонь, когда она возражает.

— Мы не знаем подробностей.

Джейме, изогнув бровь, отражает ее собственное недоверие.

— Меня не волнуют подробности. Так не обращаются со своей девушкой. Он выглядел так, словно готов был ее задушить. Она дрожала, как осиновый лист.

Серсея хочет спросить: «А ты утешал ее?» — но сдерживается, позволяя словам застыть на языке, пока она считает до пяти.

— Я не знаю, Джейме, может быть, они больше не встречаются. Может быть, она просто маленькая шлюха, и поэтому они расстались. Я пришла сюда не для того, чтобы обсуждать личную жизнь нашего сына.

Джейме ухмыляется, его беспокойство за Сансу быстро исчезает, уступая место обещанию чего-то лучшего.

Все, что от нее требуется, — это раздвинуть ноги и облизать губы, а он ухмыляется, ерзая на стуле и поправляя шерстяные брюки. Все мужчины, по сути своей, эгоистичные кобели.

— Зачем на самом деле ты пришла?

— Не за тем, о чем ты подумал, — говорит она, опуская руку на черную обтягивающую ткань своего платья, и ее пальцы, унизанные кольцами, скользят вниз по бедру.

Его улыбка исчезает, когда он откидывается на спинку стула и скрещивает руки на груди.

— Как жаль. Тогда зачем?

По напряжению его челюсти Серсея понимает, что он пытается скрыть разочарование. Она много раз приходила к нему для личной встречи. Это единственное место, где они могут уединиться, не навлекая на себя подозрений, поскольку появление Роберта в «Ланнистер Меркантил» так же маловероятно, как появление Джейме с деловыми партнерами на пороге их дома.

— Роберту нужно… Мне нужно, чтобы «Ланнистер Меркантил» поддержала наш новый большой проект.

— Новый проект?

С Джейме она может говорить обтекаемо. Его не волнуют подробности, а это именно то, что ей необходимо в сложившейся непростой ситуации.

— Что-то связанное с новыми технологиями. Если у нас не будет финансирования, мы не получим правительственный контракт. Решение принимает Нед, но ты же знаешь, какой он.

Роберт считает, тот факт, что решение будет принимать Нед, — хорошо. Он его однокурсник и друг, и прикроет, проследит за тем, чтобы «Баратеон Индастриз» получила так необходимый им выгодный правительственный контракт, который поможет избежать банкротства. Но Серсея не согласна с ним.

Сенатор Старк достаточно благороден, чтобы стать для них проблемой, и необычайно честен для политика. Особенно если он начнет слишком пристально изучать саму технологию, которая на данном этапе представляет собой несбыточную мечту.

Серсея знает, что должна позаботиться о том, чтобы заявка на участие их компании была в значительной степени подкреплена почти бесконечными средствами «Ланнистер Меркантил». Если правительство США хочет рискнуть и дать старт развитию новой технологии, необходимо, чтобы налогоплательщики не оказались в еще больших долгах, не получив ничего взамен. Многие политики выступают за увеличение военного бюджета, за создание нового типа оружия, которое спасет парней за границей, но они не любят рисковать своей головой, когда есть шанс, что ее отрубят во время выборов.

Джейме наклоняет голову.

— Так вот что ты пыталась провернуть в Мичигане?

— Провернуть? Если бы я хотела что-то провернуть, твой отец уже поддержал бы меня. Я просто предложила твоему брату подумать о совместной работе и взаимной выгоде от нее. Для всех нас. Для твоих детей.

Даже Джоффа.

— Итак, ты пришла по работе.

— Да. Да, по работе, — фыркает она.

— Боюсь, что ты ошиблась кабинетом, — отвечает он, указывая через ее плечо в сторону коридора. — Тебе стоит навестить отца или Тириона. Я не могу тебе помочь. Ничего не смыслю в бизнесе.

Он мог быть невыносимым, возвращая ее собственные слова — те, что она сказала, когда ушла от него, — с раздражающей улыбкой. А она так нуждалась в его помощи в действительно важном деле! Ведь Тайвин и Тирион задавали бы слишком много проклятых вопросов. Вопросов, на которые у нее нет ответов. Джейме должен был стать ее козырем в рукаве.

— На что ты годишься? — сердито выплёвывает она.

Если бы она родилась Серсеей Ланнистер, то, благодаря своей фамилии, могла совершить нечто невероятное. Она бы правила всем Нью-Йорком. Возможно, всей нацией. Но имя и власть, которая могла бы прийти с этой фамилией, были потрачены впустую на Джейме. Потрачены впустую и на его несчастного младшего брата. Они все идиоты, которые понятия не имеют, что им дано.

Серсея соскальзывает со стола, готовая уйти в порыве раздражения, но он оказывается быстрее. Поднимается на ноги быстро, как кошка, прежде чем она успевает сделать шаг. Джейме преграждает ей путь, прижимая к столу, заставляя прогнуть спину, упираясь ладонями по обе стороны от нее, словно заключая в ловушку. Она чувствует запах его лосьона после бритья и борется с желанием глубоко вдохнуть.

— Отпусти меня сейчас же! — Она сердито хлопает его по руке, но он только смеется, дразня ее ослепительной улыбкой.

— Повернись, милая.

— Что?

— Повернись, — повторяет он тише.

По его расширившимся зрачкам и серьезному тону Серсея догадывается, что у него на уме. Если бы она провела рукой по серым брюкам, это стало бы еще яснее. Но она не уступит ему, хотя сама возбуждается от одной мысли о том, как он брал ее на этом столе. В прошлый раз ему пришлось прикрыть ей рот, чтобы секретарша не услышала стонов, и она сильно его укусила, но на этот раз ей нужно от него кое-что другое.

— Я сказала: «Нет». Ты что, оглох?

— Я все прекрасно слышал. Но я тебя игнорирую.

— Это очевидно. — Серсея отталкивает его от себя, но Джейме проводит слишком много времени в спортзале. Он чертовски силен.

— Хочешь знать, на что я годен? Я с радостью покажу тебе, если ты забыла.

Его зеленые глаза — оттенок, настолько близкий к ее, что он повторяется у каждого из их детей без изменений, — вспыхивают, а губы подергиваются. Джейме в равной степени зол и возбужден.

Хорошо.

— Ты этого не сделаешь.

Он хорош в сексе. Она никогда не чувствовала себя настолько прекрасно, как в моменты, когда Джейме находился внутри нее. Это чувство заставляло вспоминать свою юность. Время, когда они оба были молоды и безрассудны, и на ее теле не было ни грамма жира, ни единой морщинки на лице, ни единой растяжки. В то время мир казался прекрасным и огромным, казалось, что ее мечты сбылись, ведь наследник Ланнистеров хотел только одного — снова, снова и снова быть в ней.

— Да, сделаю. Повернись, Серсея.

Судя по тому, как Джейме прижимает ее к столу, она не сможет ударить его коленом, да и не стала бы, несмотря на то, что он удерживает ее силой. Серсея приподнимает ногу, проверяя, сможет ли выпутаться, но он обхватывает ее за талию правой рукой, еще крепче прижимая к себе.

— Даже не думай. — Он скользит зубами по мочке ее уха, бриллиантовая серьга цепляется за кожу, и он тянет ее. Серсея перестает сопротивляться, ее голова склоняется набок, открывая шею для поцелуя. — Веди себя хорошо, — шепчет он.

Она выдыхает. Сопротивление рушится под прикосновением горячего рта возле уха.

— Только попробуй испортить макияж.

— Как ты думаешь, почему я хочу, чтобы ты повернулась?

— Чтобы смотреть на мою задницу. Ты такой милый, — говорит она, вырываясь из его хватки.

Теперь, когда он это позволяет, Серсея поворачивается лицом к столу, и щеки вспыхивают от возбуждения, которое заставляет ее действовать вопреки своим первоначальным намерениям. Кажется, с их встречи в Мичигане прошла целая вечность. Целую вечность она не чувствовала себя хорошо.

Роберт почти охладел к ней, но она не жалуется. Его незаинтересованность — это благословение. Есть много женщин, желающих занять ее место. Все реже случаются моменты, когда она делает ему минет, лишь бы остановить его пьяные попытки заняться сексом. Но ночи, когда Роберт остаётся дома и храпит рядом с ней, кажутся бесконечными. Тогда она лежит без сна и думает о загорелых руках Джейме на своих бедрах, на груди, запутавшихся в ее волосах, когда она сидит на нем верхом. Именно так они зачали Томмена, ее младшего сына, ее малыша, прекрасного белокурого ангела.

На этот раз отсутствие интереса Джейме к своим детям сослужило хорошую службу. Любое внимание, которое он мог бы уделить мальчику, скорее всего, подчеркнуло бы поразительное сходство между ними. Роберт мог бы этого не заметить, но не другие люди. Его брат, например, кажется, всегда слишком долго смотрит на Томмена. Однако внимание Джейме, всегда приковано к ней, словно она самое красивое, завораживающее создание на свете.

Джейме задирает ей юбку, когда она наклоняется, упираясь руками в стол.

— Поторопись, — говорит она, отбрасывая прядь волос со лба и бросая на него взгляд через плечо.

Она чувствует мурашки на коже от холодного воздуха из кондиционера, но резкий шлепок по ягодице обжигает, заставляя стиснуть зубы и зашипеть.

Шлепок — наказание за упрямство, но Серсея не позволит Джейме думать, что он преподал ей урок.

— И пользуйся презервативом.

Даже Роберт сообразил бы, что что-то не так, если бы жена, с которой он не спит, вдруг забеременела. Джейме никогда не заботился о предохранении, поэтому приходится ей.

Он вытаскивает из заднего кармана бумажник и достает презерватив, который лежит там как раз для таких случаев. Она знает: Джейме держит его специально для нее. Роберт может спать с любой шлюхой, которую встретит на пути, но Джейме принадлежит только ей.

Обертка из серебристой фольги падает на стол рядом с ней, и Серсея тянется, открывает ее зубами под аккомпанемент звяканья его ремня и шороха брюк. Эти звуки заставляют ее отодвинуться от него, упираясь в его руку, когда он забирает презерватив и натягивает его на себя.

— Я знал, что ты спрячешь когти, — говорит он и трётся о неё членом.

— Заткнись, — начинает Серсея и стонет, что портит эффект от гнева, когда он резко входит в нее.

Пальцы скользят по гладкой поверхности стола, ища опору, пока он двигается, крепко сжимая ее бедра, притягивая к себе при каждом толчке. Серсея прижимается щекой к прохладной столешнице, закрывая глаза. Она отдается движению своего тела и своим ощущениям.

Если бы она решила объяснить вслух, каково это — чувствовать Джейме внутри себя, это прозвучало бы наивно и глупо. Они созданы друг для друга? Полная чушь! И все же, если бы она родилась той, кем мечтала быть, она стала бы Джейме Ланнистером. Какими бы сильными и красивыми они оба ни были, мир принадлежал ему. Он упустил эту возможность, согласился на меньшее, сказал, что хочет только ее, и до сих пор, как идиот, говорит о бегстве на необитаемый остров, а она хочет весь мир. Но когда он внутри нее, она настолько близка к нему, насколько возможно. Это ностальгия, память о их молодости.

Джейме почти доводит ее до оргазма. Двигаясь идеально. Почти.

— Быстрее, Джейме. Сильнее. О, боже.

Он подчиняется, шипя проклятья под нос, чтобы никто их не услышал. За дверью люди по-настоящему работают, и необходимо соблюдать осторожность. Но Серсея научилась контролировать себя в эти украденные моменты, вздыхая от облегчения, когда наслаждение становится все сильнее, приближая ее к краю с каждым движением его бедер.

Джейме бормочет ее имя, перемежая его с проклятиями и богохульствуя. Она закрывает глаза, чувствуя скорое наступление оргазма, закусывает губу, чтобы не закричать, и шепчет: Джейме, Джейме, Джейме.

Она задыхается, сдерживая крик, когда мир схлопывается в точке острого наслаждения, волны которого накатывают на нее с такой силой, что она лишь смутно ощущает, что Джейме накрывает ее собой, скользя ладонями по телу и щекоча шею дыханием.

Когда наслаждение сходит на нет, Серсея утыкается носом в стол, делая глубокий вдох, прежде чем выпрямиться. Джейме уже вышел из нее. Только звук его прерывистого дыхания напоминает о случившемся. Она думает о том, что нужно зайти в дамскую комнату, чтобы привести себя в порядок, когда Джейме одёргивает ее юбку.

Это было слишком быстро. Почему-то так происходит всегда. Она никогда не находится в этом сладком моменте достаточно долго.

— Я поговорю с Тирионом, — произносит он, хлопнув ее по ягодице.

Кажется, он ужасно доволен собой.

Серсея поворачивается, прислоняясь спиной к столу, и смотрит, как он выбрасывает презерватив в пустую корзину для мусора, застегивает молнию на брюках и проводит рукой по волосам.

— Не беспокойся, — отвечает она, поправляя его черный узкий галстук. — Я сама с ним поговорю.

— А, я понял.

Она пришла к нему за помощью, но вместо этого он дал ей кое-что другое.

— Правда? — Серсея наклоняется, быстро целуя его в губы.

Она пытается уйти, но Джейме хватает ее за локти и целует снова. Сильнее, настойчивее. Берет все, что может. Это нормально. Она делает то же самое.

Когда он отстраняется, она говорит ему то, что говорила много раз за годы их совместной жизни.

— Я решу все сама.

Уже спустя пять часов Нед с тяжелым вздохом сел за стол и открыл ноутбук, слушая его тихое жужжание. Откинувшись на спинку стула, обтянутого клетчатой тканью, он достает из заднего кармана два смартфона Blackberry — один рабочий, другой для личного пользования. Они обязательно зазвонят во время его разговора с Джоном, но он не хочет, чтобы их прерывали, поэтому отключает звук на обоих телефонах и отодвигает их по деревянной столешнице как можно дальше.

Он прилетел из Вашингтона первым рейсом, чтобы успеть позавтракать с семьей — блинчиками и беконом, который потрескивал на сковороде, половинками грейпфрута и свежевыжатым апельсиновым соком. Кэт твердо верит, что завтрак — самый важный прием пищи за день. Из-за обязанностей сенатора Нью-Йорка он вынужден был уехать сразу после похорон, но, как только появилась возможность, вернулся домой.

За завтраком стало ясно, что, несмотря на все его усилия, он, вероятно, отсутствовал слишком долго. Только Рикон выглядел привычно жизнерадостным. Это божье благословение, что он еще мал и не осознает в полной мере потерю брата. Остальные прекрасно это понимают. Бран сидел подавленный и медленно листал страницы комикса, который Кэт разрешила ему почитать за завтраком. Арья хмуро смотрела на еду, хотя и отправляла ее в рот с такой скоростью, что чудом не подавилась. По какой-то причине Кэт не сделала ей замечание из-за наушников, в которых музыка звучала так громко, что Нед почти разобрал слова.

Обычно поведение троих младших детей не ускользало от внимания Кэт. И нельзя сказать, что сегодня это происходило иначе. На самом деле, Кэт еще пристальнее следила за детьми и едва находила время сесть и поесть. Ей хотелось помочь всем и во всем. Сансе, конечно, тоже не удалось избежать нервных расспросов матери. Кэт не раз спрашивала ее, не хочет ли она омлет из яичных белков вместо блинчиков, которые лежали нетронутыми на тарелке. Но, несмотря на все это чрезмерное внимание, было очевидно, что Кэт не в себе.

Это естественно. Нед помнил, как она выглядела, когда впервые взяла Робба на руки. Как сияло ее лицо, когда ей дали ребенка. Каштановые волосы прилипли к ее лицу, а щеки раскраснелись от напряжения. Никогда еще она не казалась ему такой красивой, как в тот момент, когда стала матерью, а он — отцом. И вот теперь они сидят за обеденным столом, едят, собираются на работу, а их сын мертв.

Ни один из них уже не станет прежним.

Больше всего неловко в этой ситуации Джону. Он солдат, сломленный войной, но он вернулся, а его старший брат нет. Нед знает, каково это — быть выжившим братом, чувствовать разъедающие вину и неуверенность, постоянно задаваться вопросом, не лучше ли было ему умереть.

Размышления о том, кто должен жить, а кто нет, могут быть очень болезненными. Учитывая, каким нервным Джон выглядел до гибели Робба, Нед беспокоится, что новое бремя станет непосильным для него.

За завтраком Джон выглядел полностью отстраненным — его взгляд ничего не выражал, а движения были автоматическими и скованными, когда он брал тарелки и молча передавал их другим. Он заговаривал только с братьями и сестрами, например, предлагал Рикону свой сок или Сансе половинку грейпфрута, потому что это было единственное, что она съела. С тех пор как Джон вернулся с войны, он в основном молчит. Он никогда не был общительным, в отличие от Робба, но теперь все иначе. Его отрешенность выходит за рамки спокойной задумчивости.

Джон уже достаточно взрослый, и Нед не знает подробностей его лечения у психолога — может только догадываться о нем. Возможно, его заторможенность связана с приемом лекарств, а может, смерть брата замедлила процесс выздоровления. В любом случае, ему важно, чтобы Джон знал, что он о нем волнуется и по-прежнему считает своим сыном.

Они все пытаются пережить случившееся и не сломаться. Нед сосредоточился на работе: на людях, которые могли бы извлечь выгоду из нового закона о ликвидации отходов. Он борется за справедливость, а это изматывает. Нед предпочел бы быть дома, но пока он под присягой и считает, что может принести пользу стране, этот выбор невозможен. Джон это понимает, как и Кэт. Нед надеется, что и остальные тоже.

У Неда есть обязательства и перед семьей, и перед людьми в Вашингтоне. Он одинаково серьезно относится к своему долгу мужа и отца, и к долгу перед страной. Но Джон — его особая ответственность. У детей есть Кэт, а у Джона только он. Так было с тех пор, как мальчишка оказался на пороге со спортивной сумкой в руках. Возможно, он уже не тот тощий ребенок с печальными глазами — копия Лианны в том же возрасте, но по-прежнему остается главной ответственностью Неда. Именно поэтому, уплетая блинчики с сиропом, Нед спрашивает, не уделит ли Джон ему несколько минут этим утром.

Вряд ли у Джона есть планы, которые могут помешать им поговорить. Нед мог назначить встречу поздно вечером и застать Джона, лежащим на своей кровати в подвале, пока половина молодых людей Нью-Йорка пьет, танцует, смеется и попадает в неприятности. Джон, похоже, всегда свободен. На самом деле, Неда тревожит его привычка сидеть безвылазно в комнате. В такие моменты сложно понять, в порядке ли он.

Раздается стук в дверь, и Нед приглашает Джона войти. Тот переступает порог и указывает на дверную ручку, безмолвно спрашивая.

— Войди и закрой.

Его плечи слегка сгорблены, а руки засунуты в карманы джинсов, когда он подходит к свободному стулу напротив Неда и опускается на него. На его лице слабая улыбка. Потирая двухдневную щетину, Джон смотрит на Неда, а затем переводит взгляд на полки за его спиной, заставленные заказными книгами.

Возможно, он ожидает нотаций или выговора.

Ребенком Джона приглашали сюда, чтобы отчитать за поведение в тех редких случаях, когда он оказывался участником общего безобразия. После непродолжительного разговора Нед, как правило, приходил к выводу, что Джон скорее взял бы на себя всю вину, чем выдал брата, поэтому и редко получал серьезное наказание.

При мысли о молодых Роббе и Джоне, у которых вся жизнь впереди, Нед чувствует смертельную усталость. У них обоих такой огромный потенциал. Нельзя же его растратить впустую. Он должен спасти хотя бы одного из них.

— Я беспокоюсь о тебе, сынок.

Джон перекидывает ногу на ногу, скрещивая руки на груди.

— Я в порядке.

Нед кивает, хотя и сомневается в этом. Джон храбрится — его фамилия не Старк, но ведет себя он под стать ей. Конечно, есть вероятность, что мужская гордость мешает ему быть абсолютно честным.

— Хорошо. Это значит, что ты чаще выходишь в люди? — Джон, очевидно, не знает, что ответить, и смотрит в пол. — Надеюсь, ты посещаешь консультации психолога?

Возможно, Джон и не хочет признаваться в своих проблемах отцу, но хотя бы есть человек, чья работа — выслушать его.

— Да, сэр.

— Хорошо. Думаю, это к лучшему.

Джону, вероятно, нравится ходить к психологу так же, как понравилось бы самому Неду, если бы ему назначили такое лечение. Мысль о том, чтобы растянуться на диване и делиться личными мыслями с кем-либо, кроме Кэт, кажется неестественной, но, возможно, у Джона все происходит иначе. Кэт высказала мысль, что, возможно, кому-то из детей потребуется посетить психотерапевта, чтобы справиться с горем. Увидев их за завтраком, Нед испытывает искушение согласиться с ней. Кто знает, может быть, приступив к выполнению задачи, которую он поставил перед собой на этих выходных, профессионал потребуется и ему.

— Да. Это работает, — кадык Джона сводит судорогой в конце фразы.

— В управлении ветеранов делают все возможное, чтобы помочь. Ты должен помнить об этом. — Нед хочет сказать что-то еще, но не находит слов. Предложение, которое он собирается сделать Джону, скажет само за себя.

— Сегодня я собираюсь начать разбирать вещи в комнате твоего брата. Не хочу, чтобы она превратилась в склеп в доме. Иначе Кэт начнут преследовать призраки.

— Я могу помочь.

Он говорит это достаточно твердо, но Нед видит, как напрягается его тело при мысли о том, чтобы собрать вещи Робба. Он не хочет помогать — он чувствует себя обязанным это сделать.

Джон всегда поступал так. Он начал помогать им, едва переехал в Нью-Йорк, несмотря на свою печаль и замкнутость. Джон менял Арье подгузники, каждый вечер накрывал на стол к ужину и убирал за собой, даже когда его об этом не просили. Нед подозревает, что он научился быть полезным еще ребенком, когда не чувствовал себя членом их семьи и искал способы заработать себе право быть им. Нед сам был младшим братом и находился в тени старшего, поэтому знает, что привычки, приобретенные в юности, трудно преодолеть. Неважно, смирение это или отзывчивость, причина их не всегда в истинной потребности человека. Смирение Неда превращало каждую кампанию в кошмар наяву. Стремление Джона быть полезным может быть острой формой пытки, ведь на самом деле он хочет запереться в темном подвале.

— Я его отец. Это сделаю я.

Нед держал Робба, маленького хнычущего новорожденного с морщинистым личиком, плотно завернутого в одеяло с голубой каймой, и похоронил его, завернув во флаг, а теперь он будет упаковывать в коробки все, что накопил его сын за свою короткую жизнь, чтобы чужие руки не коснулись того, что принадлежало ему.

— Лучше выйди из дома сегодня, отвлекись. Подыши свежим воздухом.

Нед опасается, что безвылазное сидение в подвале ничем хорошим не закончится, а он не желает хоронить еще одного сына.

— Я сказал тебе об этом, потому что подумал, что там могут быть какие-то вещи, которые ты бы хотел оставить себе. Может быть, фотографии. То, что тебе дорого. Ты, наверное, знаешь о том, что у него хранится лучше, чем остальные.

Джон сжимает челюсть и опускает взгляд на руки, вцепившись пальцами в джинсы на бедрах, чертовски тесные и неудобные.

— Ты не найдешь там ничего, что могло бы тебя смутить.

Нед знает, что ожидания, которые он возлагает на сыновей, на всех своих детей, — быть хорошими, благородными, самоотверженными, альтруистичными, — могут показаться кому-то нереальными, но он не требует совершенства. Он любит их за их недостатки так же сильно, как и за их успехи.

— Я знаю, сынок. Я не беспокоюсь об этом. Я горжусь тобой.

Джон что-то бормочет, потирая затылок. Может быть, это благодарность, но с таким же успехом и отказ принять похвалу. Робб достойно принимал одобрение отца, поскольку родился наследником Старков. Но и Джону давно пора почувствовать себя членом их семьи.

Именно поэтому он предлагает Джону занять комнату Робба, и неудивительно, что тот без раздумий отказывается.

— Для тебя это хороший шанс выбраться из подвала.

У них не было свободной спальни, когда они забрали Джона, и домашний кинотеатр в подвале переделали под спальню. У Джона появилась собственная комната, и стало меньше поводов смотреть телевизор, но Неду это решение никогда не нравилось. Джон чувствовал себя так, словно его спрятали ото всех. В то время это была одна из многих причин, из-за которых они с Кэт спорили. Ей было тяжело. Им всем тогда было непросто.

— Я бы чувствовал себя неуютно из-за этого, — отвечает Джон.

— Робб бы хотел этого. Вы провели в этой комнате ужасно много времени.

Конечно, время от времени они вели себя как обычные подростки за закрытыми дверями этой спальни. Особенно когда к ним приходил Теон Грейджой, одноклассник Джона, который часто околачивался у них на переменах. Кэт однажды спросила Неда, не обзавелись ли они еще одним ребенком, а она и не заметила.

Джон закидывает ногу на ногу, подергивая стопой на колене, и теребит резиновую подошву кроссовки. Он закрывается прямо на глазах у Неда и говорит, не поднимая глаз:

— Почему бы тебе не предложить комнату Сансе?

— Она вообще когда-нибудь заходила в эту комнату?

— Я не знаю, но она его сестра. Комната должна принадлежать ей.

— У Сансы уже есть отличная комната прямо напротив, — говорит Нед, кивая на дверь, за которой через коридор находится комната его дочери.

Из-за работы Нед большую часть времени проводит вдали от дома, и весь этаж находится в распоряжении Сансы. Кэт считает, что это разумно, поскольку Санса до недавнего времени была единственной девочкой-подростком в доме, и мир в семье требовал, чтобы они с Арьей жили в отдельных комнатах. В спальню купили новую мебель и аксессуары, он оплатил консультацию дизайнера по перепланировке, и все это для того, чтобы сделать ее счастливой. Комната Робба сильно отличается от ее.

— Не думаю, что она захочет переехать.

— Может быть, но это верхний этаж, отсюда открывается лучший вид. Он мог бы поднимать ей настроение каждое утро.

А у Джона вообще нет вида из окна.

— А как насчет тебя? Тебе не хотелось бы перемен?

— Я в порядке.

Нед вздыхает, его пальцы теребят стеклянное пресс-папье.

— Что ж, если хочешь, попытайся убедить ее в этом, потому что я предлагаю комнату только тебе. Что с ней будет дальше, зависит от тебя.



Он разобрал не более трети вещей Робба, и, хотя сейчас только четыре часа дня, он вымотан сильнее, чем ожидал. Нед спускается на два этажа вниз — на лифте, что является редкой уступкой, — в свою спальню, в ванную, принять душ и немного унять боль, давящую на плечи и спину так сильно, что он едва может стоять прямо.

В ванной, ярко освещенной широким окном, выходящим на сад, он раздевается, бесцеремонно разбрасывая одежду по мраморному полу с подогревом. Словно в трансе, Нед заходит в душевую кабинку, включает воду и встает под струи душа. Время перестает иметь значение, когда он прислоняется к прохладной белой мраморной плитке, позволяя стене выдержать его вес и опускает голову, чувствуя, как горячая вода стекает по шее и спине. Он слышит приглушенные звуки открывающейся и закрывающейся двери ванной.

Наверное, Кэт вернулась. Слава Богу. Он отправлял Робба в школу-интернат, колледж, на службу, а теперь и в вечность, и каждый раз в его комнате оставалось все больше вещей. Теперь эта комната — мучительный лабиринт из болезненных воспоминаний. Лучше бы Кэт была рядом, чтобы унять боль.

— Нед?

Он с некоторым усилием выпрямляется и смахивает с лица струйки воды. От перепада температуры в комнате, когда открывается дверь в ванную, у него мурашки бегут по коже, а волосы на теле встают дыбом. Он все еще смаргивает воду, когда понимает, что прохладно стало из-за того, что открылась дверца душевой кабины.

Кэт стоит у него за спиной, обнаженная по пояс, блузка цвета слоновой кости снята, волосы распущены и падают на бледные, усыпанные веснушками плечи тяжелой завесой, которая почти достает до ее темных розовых сосков. Одной рукой она придерживает дверь, а другой, заведенной за спину, пытается расстегнуть молнию на юбке-карандаше.

— Повернись, — Нед подходит к открытой двери, подперев ее плечом, чтобы ухватиться за молнию мокрыми, ободранными пальцами.

Он расстёгивает потайную пуговицу, оставляя на бледно-голубой ткани мокрые следы. Тянет молнию, и Кэт стягивает юбку на бедра, сбрасывая ее к босым ногам, снимает трусики, не говоря ни слова, и поворачивается.

Положив руку ему на грудь, она заталкивает его глубже в душевую кабину, и дверь за ними обоими закрывается. Когда Нед отступает, вода снова бьет ему в спину, стекая по плечам горячими струйками, которые она смахивает нежными прикосновениями, но постоянно падают новые. Это помогает снять напряжение сильнее, чем вода.

— Оша рассказала мне, — Кэт поднимает взгляд, и он видит, как ее голубые глаза наполняются слезами.

— Их нужно было разобрать.

— Тебе не следовало делать это одному. Я бы помогла.

— Ты одна справлялась со всем, пока я был в Вашингтоне.

— Это моя работа, милый.

С каждым разом Кэт берет на себя все больше и больше с таким изяществом и силой, несмотря на свою боль. Иногда ему кажется, что он ей не нужен, она справится со всем сама. Но эту работу он не позволит ей взвалить на себя. В понедельник ему снова нужно уезжать, и он не знает, успеет ли разобрать вещи Робба завтра, когда они вернутся из церкви. Но либо в эти выходные, либо в следующие он это сделает. Он сделает это ради нее.

— Даже если я не очень с ней справляюсь.

— Кэт.

Нед знает, что чересчур замкнут и серьезен. Он беспокоится, что с тех пор, как их привычный мир рухнул, он стал для нее слабым утешением. В глубине души Нед чувствует больше, чем говорит, но что толку от невысказанных чувств?

— У меня ничего не получается. Даже не так. Нед, я не думаю, что смогу это вынести, — говорит она, и ее плечи начинают сотрясаться от сдерживаемых рыданий.

Гибель Робба — самое тяжелое, что Нед когда-либо переживал, и нет никаких советов, которым нужно следовать, никакого порядка действий, чтобы хоть немного облегчить боль. Он едва может помочь себе, но его дети и Кэт нуждаются в его поддержке.

Есть кое-что, что он мог бы сделать для нее, если бы она позволила.

Кэт высокая, даже босиком. Ему достаточно слегка наклонить голову, чтобы прижаться губами к ее губам. Они мягкие, и на языке едва уловимо чувствуется мятный привкус ее бальзама для губ, который быстро смывается водой, стекающей с его лица, делая медленные поцелуи влажными, когда он раздвигает ее губы, посасывая их и притягивая Кэт к себе. На секунду ему кажется, что он чувствует вкус соли, поэтому заводит их обоих под воду, чтобы смыть слезы.

Прикосновение к ней не заставляет его сердце биться чаще, как в молодости, когда он переживал потерю Лианны, любви всей своей жизни. Кэт — единственная женщина, о которой он думает, не испытывая соблазна чего-то нового и неизведанного. Отношения с ней — привычный комфорт, к которому они шли долгие годы.

Ее груди теплые и тяжелые в его ладонях, и соски твердеют под подушечками больших пальцев. Он ласкает их языком достаточно долго и сильно, пока она не начинает выгибаться. Изгиб ее талии повторяет форму его ладони, когда он прижимает ее к груди, поглаживая мягкий живот. Нед целует ее шею, прикусывает, и она прижимается к нему всем телом.

Он знает жену лучше всех. Иногда это не просто секс и способ снять напряжение, а подтверждение их любви, того, что они еще есть и живы. Приятно раствориться в любимом человеке, в том, кто всегда рядом, готовый поддержать тебя. Ему это сейчас необходимо.

И ей, похоже, тоже. Они не были вместе с тех пор, как узнали ужасную новость, но сейчас Кэт льнет к нему. Ее кожа теплая, влажная и скользкая, и член напрягается возле ее ягодиц — они оба готовы.

— Кровать, — шепчет он ей на ухо.

Нед не готов заниматься сексом в душевой из стекла и мрамора. Он может поднять ее, но боится, что в нынешнем физическом и психическом состоянии может уронить ее на скользкие стенки душа.

Не вытираясь, они оставляют мокрые следы на кафеле и ковровом покрытии, направляясь в постель, они сбрасывают огромные подушки и откидывают плюшевое пуховое одеяло. Верхний свет выключен, окна задернуты тяжелыми серыми шторами от жарких лучей послеполуденного солнца. Вокруг них сумрак, когда они ложатся на кровать, и Нед заправляет влажную, потемневшую прядь волос ей за ухо. Он с первой минуты очаровался ее красивыми волосами. Ему хотелось дотронуться до них, намотать на кулак и проверить на прочность.

Есть что-то странно успокаивающее в том, что он насквозь мокрый, лежит на простынях, прижимаясь к ней, входит в нее, а Кэт гладит его по спине, побуждая двигаться. Он знает ее тело, нет никакой нервозности и страха. Этот танец знаком им обоим.

— Вот так, — говорит она, сцепляя лодыжки у него за спиной.

Кэт двигается с ним в такт, встречая каждый толчок резким движением бедер. Они не были вместе несколько недель, и Нед понимает, что долго не выдержит, но он ждет ее удовольствие и выдыхает ей в шею, ускоряет темп, думая о чем угодно, только не о том, как ее соски трутся о его грудь и как она плотно сжимает его внутри себя.

Кэт ведет себя шумно, и только их поцелуи заглушают звуки.

Он шепчет ей ласковые слова, побуждая ее кончить, и когда она сжимается вокруг него, с облегчением отпускает себя, чувствуя ее ногти на своей спине. Кэт шумно дышит, еще вздрагивая. Слава Богу, что он еще может доставить ей удовольствие, что она хочет его и не винит в смерти их сына. Слава Богу, что они есть друг у друга, что много лет назад он встретил и полюбил именно ее, потому что больше бы ему не с кем было это пережить.

Кэт хотела еще детей и последние полгода не принимала противозачаточные. Но со смертью Робба, возможно, изменила решение, поэтому он колебался, нависая над ней, раздумывая, выйти из нее или нет.

Кэт крепко прижимает его бедра к себе, решительно выдыхая:

— Давай.

Он чувствует себя странно опустошенным и словно бесполезным, когда падает рядом с ней. Тянется к коробке с бумажными носовыми платками, спрятанной за вазой с белыми розами на прикроватном столике, протягивая их ей. У их кровати, в прихожей и на обеденном столе всегда стоят свежие цветы. Их меняют каждые три дня. Иногда они появляются и в других комнатах. Первыми цветами, которые Нед подарил ей, были розы, и иногда он находит их на своем столе — это лишь одна из многих вещей, которые с любовью делает его жена для их семьи.

Кэт одаривает его улыбкой и достает из коробки несколько салфеток.

Она выбрасывает использованные салфетки в мусорную корзину, и Нед замечает мурашки на ее коже. Кондиционер в этот дождливый день работает вовсю, а они оба еще мокрые, поэтому Нед укрывает их одеялом. Вздохнув, Кэт придвигается ближе и ложится на подушку. Рано или поздно им придется выползти из этой постели, но не сейчас.

Их носы почти соприкасаются, и она нарушает молчание.

— Каждое утро я просыпаюсь с мыслью, что его больше нет. Нед, иногда мне кажется, что я тоже должна была умереть.

Это заставляет его сердце биться чаще, но уже от страха.

— Нет! Ты мне нужна!

— Тебе?

— Конечно! И детям! — Он сглатывает, обнимает ее за талию и притягивает к себе. — Ты не можешь нас бросить.

Может, у него и большая политическая карьера, но Кэт — это всё.

— Если ты так хочешь, Нед.

Он целует холодный кончик ее носа.

— Да, я так хочу.

Санса стояла в синем сарафане, прислонившись к двери его комнаты, переминаясь босыми ступнями с покрытыми лаком ногтями. Джон, должно быть, слишком долго молчал в ответ на ее вопрос: «Хочешь пойти со мной и мальчиками в Центральный парк?», поскольку, наклонив голову набок, она добавила: «Мне не помешала бы помощь».

Нед сегодня предложил ему как раз это — выйти подышать свежим воздухом, да и Сансе определенно не помешала бы его помощь. Даже сводить одного Рикона на прогулку было непростым делом, а вместе с Браном усложняло задачу вдвое. Выбирая между просьбой Сансы и предложением Неда, он, не колеблясь, согласился на первое, но подсознательно ждал от нее другой причины прийти к нему в комнату.

Он катит инвалидное кресло Брана по тротуару рядом с Сансой, ее каблуки стучат по брусчатке, а Рикон крепко держит ее за руку. Но даже сейчас Джон пытается и не может вспомнить тот день, когда в последний раз Санса была в его комнате. Сначала он решил, что в дверь постучала Арья. Она часто заглядывала к нему, просила диск с фильмом или альбом, или требовала, чтобы он немедленно поиграл с ней в видеоигру. Санса была совершенно неожиданным гостем, поэтому он даже не включил настольную лампу. Думая, что это Арья, он пригласил ее войти, продолжая лежать на кровати без футболки.

Но он ожидал увидеть Арью, черт возьми! Свою младшую сестру, которая видела его и в худшем состоянии и не удивится, если застанет его посреди дня полураздетым и рассматривающим потолок. К счастью, в комнате было чисто, потому что он уверен, что у Сансы безупречная спальня, а его неряшливость могла стать новой причиной для изменения ее мнения о нем в худшую сторону.

— Прости, я тебя разбудила?

— Нет, я не спал. — Он выругался себе под нос, натягивая футболку через голову. — Извини.

Судя по выражению ее лица, Санса не поняла, за что он извиняется. Он сам до конца не понял почему то, что она застала его в кровати полуобнаженным, заставляет его нервничать. Наверное, стоит спросить у психолога, почему появление сестры Робба в его комнате выводит его из равновесия. Ради бога, это всего лишь Санса Старк!

Он несколько раз повторяет это себе во время их прогулки по парку, когда запинается, не зная, что ей ответить. К счастью, Санса заполняет паузу ничего не значащей болтовней. Она даже придумала для мальчиков игру, предложив подсчитать количество красных машин на Пятой авеню, и это странным образом успокаивает Джона, учитывая, как он бдителен в отношении транспорта с момента возвращения из Афганистана. Он мысленно подыгрывает им, замечая несколько машин, которые пропустили братья, и чувствует себя не таким сумасшедшим. Эта игра помогает лучше, чем дыхательные упражнения, которые работают лишь в половине случаев.

Парк тоже оказался не плох. Игровая площадка на Восточной 72-й улице находится ближе всего к их таунхаусу, но уже много лет они ходят на игровую площадку напротив больницы Маунт-Синай, чтобы Брану не приходилось сидеть и наблюдать, как играют другие дети. Джон часто бывал здесь, и только поэтому не осматривает беспокойным взглядом местность, оценивая каждый глухой угол за каждым туннелем в поисках опасности. В течение нескольких минут он может вести себя как обычный человек. Он бежит за Браном и Риконом вверх и вниз по пандусам, заставляя их вопить как банши. Ему чертовски приятно играть с ними, греться на солнышке, а не погружаться в свои мысли. Физические упражнения, безусловно, полезны, думает он, чувствуя, как кровь разгоняется по венам, а грудь наполняется кислородом. Приседания в спальне помогают хуже. Его психолог, возможно, прав, что физическая активность пошла бы ему на пользу.

Но на улице жарко — слишком жарко для его черной футболки и джинсов, — поэтому он испытывает облегчение, заметив Сансу, которая направляется к скамейке, сдвинув на затылок большие солнечные очки, ведь у него есть повод присоединиться. Джон предупреждает мальчиков, где они будут сидеть, подходит к ней, садится рядом, вытягивает одну ногу и откидывает волосы, которые падают ему на глаза. Джон все еще тяжело дышит.

— Сильно устал? — спрашивает она с легкой улыбкой.

— Жарко.

— Возможно, в следующий раз ты не наденешь джинсы. Или это повредит твоей репутации крутого парня?

— Вроде того.

— На солнце сегодня жарко, — говорит она, а затем слегка вздрагивает и хватается за сумочку.

Санса ищет в ней что-то, а после окликает мальчиков. Рикон, похоже, собирается проигнорировать ее, поэтому Джон, нахмурившись, машет ему рукой, пусть и не знает, что Санса собирается делать с маленькой белой бутылочкой, которую достала из сумки.

— Иди сюда, — подзывает она Рикона, который от нетерпения крутится на месте, лишь бы поскорее вернуться на игровую площадку.

— Я не хочу, — хнычет он.

— Ты же знаешь правила.

Санса выдавливает средство на кончик пальца, и Джон понимает, что это солнцезащитный крем.

— А я, похоже, нет, — говорит Джон. — Ты всегда носишь его с собой?

Ее забота умиляет, и он не может сдержать улыбку. Неужели двадцатилетние девушки действительно беспокоятся о таких вещах? Игритт была такой же светлокожей, как Санса, и вся в веснушках. Очевидно, что ее не волновали подобные вещи.

 — Да, — отвечает она, размазывая жидкость по маленькому вздернутому носу Рикона. — Наша ирландская кожа не любит солнце. Стоило намазать их перед выходом, — говорит она, втирая еще одну каплю в вытянутую руку Рикона. — Ты мне не напомнил, — добавляет, с прищуром глядя на младшего брата и сжимая его ладонь. — Ловкач.

Рикон реагирует на притворные упреки с широкой улыбкой. Обычно он не такой добродушный, и Джон подозревает, что он просто хочет поскорее сбежать на игровую площадку.

— Вот. Готово, — Санса заканчивает с Риконом и наклоняется вперед, чтобы также быстро нанести крем на кожу Брана.

Тот морщит нос, когда она пытается мазнуть его по щеке.

— Я пахну как девчонка.

— Перестань дергаться. Я забыла дома твой лосьон. Это все, что у меня есть.

Бран хмурится, а Джону на ум приходит единственное утешение.

— Бран, девушки приятно пахнут.

— Рада, что ты так думаешь. Ты — следующий, —Санса подмигивает ему через плечо.

Бран смеется и перестает отворачиваться, позволяя ей закончить. Санса наносит крем небрежными движениями и, скорчив гримасу, отправляет его на площадку взмахом руки, а затем наносит крем на свою кожу.

— Не волнуйся, — заверяет она. — Я не буду тебя намазывать.

Джон чувствует, что краснеет, когда представляет, как Санса это делает.

— Впрочем, ты знаешь, где найти крем, когда в следующий раз захочешь пахнуть как девушка.

Он издает смешок.

 — Спасибо.

— Не за что. Только напомни мне купить что-нибудь дешевое, когда мы в следующий раз пойдем с мальчиками гулять. Этот стоит целое состояние.

За сегодняшний день Санса говорит это уже второй раз, но они впервые гуляют с братьями вдвоем. И все же она уже планирует новую прогулку. Либо Санса пытается так помочь матери или Оше, но ей самой тоже нужна помощь с мальчиками, либо приглашает его из жалости и ищет предлог, чтобы занять его делом. Нельзя сказать, что она неправа в своей оценке. Он выглядит жалким, каждый день прячась в подвале и рассматривая собственный потолок. Господи, почему это не могла быть Арья?

Санса наносит крем на предплечье, и Джон отводит взгляд, наблюдая, как Бран проталкивается через один из широких туннелей. Его крики эхом отдаются внутри.

— В следующий раз нам стоит взять напрокат лодку.

— Лодку с этими двумя обезьянками? — спрашивает он, указывая на веселящихся братьев.

— Боишься промокнуть? — Санса пихает его локтем в бок.

— Скорее, затонуть, как «Титаник».

— Нет, это плохой вариант. Но мы с тобой могли бы поплавать. Их дают напрокат в лодочном домике Леба. Ты когда-нибудь катался на лодке?

— Нет. — Джон всегда считал, что это времяпрепровождение для пары.

— Я тоже. Нам стоит попробовать много новых вещей до конца лета. Составить список и отмечать то, что мы сделаем. Очень приятно вычеркивать что-то из списка.

Это начинает походить на план, как заставить его выйти из дома.

— Нед говорил с тобой обо мне?

Это унизительно. Но Санса закрывает крышку лосьона и вопросительно приподнимает бровь.

— Мы с папой редко разговариваем по душам. А что?

Джон ерзает, постукивает пальцами по колену, чувствуя себя неловко.

— Забудь. — Она отводит взгляд, и Джон понимает, что его неправильно поняли. — Сегодня утром я разговаривал с твоим отцом и...

Она обрывает его оправдания, которые все равно ни к чему не приведут.

— Хорошо.

— Я согласен. Но не обещаю, что разберусь, как грести.

А ее утонченные руки, похоже, не очень помогут.

Язык ее тела меняется. Санса наклоняется вперед и расправляет плечи, и это движение отражается в мимике ее лица.

— Я тоже понятия не имею.

Может быть, они потратят целый день впустую, слоняясь без дела, как парочка деревенщин. А, может быть, права она, и ему нужно просто выйти и заняться хоть чем-то, чтобы заполнить свободное время настолько, насколько в его силах. Только бы не гонять по кругу мысли, тревожиться и ненавидеть себя. Пока у нее получается. С тех пор, как Санса вывела их из дома, он не думал ни о чем плохом.

— Будет интересно.

Это правда. Особенно, если все пройдет так же, как сегодня.

— Осторожнее, пожалуйста! — кричит она, когда Рикон особенно резво прыгает с трамплина.

— Что ты читаешь? — спрашивает Джон, заметив книгу, выглядывающую из ее сумочки, в которую она кладет лосьон.

— «В поисках Аляски».

— О чем она?

— Депрессивный подростковый роман. Это не первый роман Грина, — говорит она, показывая ему обложку. — И пока что скажу так: они все немного депрессивные. Но я пытаюсь больше читать. Знаешь, я же была занята другим и забросила чтение. — Она закатывает глаза. — Я была маленькая светская мисс.

Но это уже в прошлом. Джон давно не видел никого из ее друзей у них дома и не думает, что она куда-то выходила с тех пор, как сходила в клуб с Маргери и ее братом, имени которого он не помнит. На следующий день Санса не спустилась к завтраку, хотя пришла не поздно. Он ждал ее возвращения, когда откроется входная дверь, звук которой отдавался эхом прямо над его кроватью. Возможно, вечер прошел не так, как она надеялась.

— Могу порекомендовать тебе несколько книг, если захочешь почитать что-то помимо депрессивных и подростковых романов, — предлагает Джон, забирая у нее книгу и пролистывая.

— Что бы ты посоветовал? Депрессивные книги для взрослых?

Он искоса смотрит на нее.

— Неужели это так ужасно? Ты уже не подросток.

Иногда он сам забывает об этом. Все дети Старков, кажется, застыли в том возрасте, в котором он оставил их, уйдя на войну. Но она точно выросла. От подросткового возраста ее отделяет не один оборот календаря. Она явно повзрослела за прошедший год.

— Я помню об этом. Но это не означает, что я хочу читать книги в твоем вкусе.

— В моем вкусе. И какой он, по-твоему?

Санса закидывает ногу на ногу, покачивая ступней.

— О задумчивых, но менее симпатичных мальчиках?

Джон возвращает ей книгу.

— Да, и на этом стоит закончить.

Он дважды перечитал «Прощание с оружием» с тех пор, как вернулся домой, и ненавидит этот роман также сильно, как любит. Он прочитал его в школе-интернате еще до того, как смог понять суровость человека, сломленного войной. Теперь у него есть свой опыт, но Санса не ошибается. Иногда он читает этот роман в надежде, что концовка будет другой, и подарит надежду, что и у него самого все сложится хорошо. А Санса могла бы написать на обложке: «Задумчивые, менее симпатичные мальчики».

Однако, если постараться, он может прочитать книги, в которых один из героев будет симпатичным парнем.

— «Великий Гэтсби», — вспоминает он.

— Смотрела фильм. Лео симпатичный.

Джон стонет. Санса прикусывает губу.

— Тебя слишком легко поддразнивать. Я читала книгу в старших классах. Или, может быть, сокращенный вариант.

Он хватается за грудь.

— Ты проворачиваешь в моем сердце нож.

— Наши вкусы не совсем совпадают. И так было всегда.

В основном это правда. Они, конечно, никогда не были близки, и отчасти это объясняется тем, что у них разные темпераменты, но, возможно, обстоятельства помешали им узнать друг друга. Санса была маленькой, когда он стал частью семьи Старк, но не настолько, чтобы он взял на себя роль старшего брата, как вышло с остальными. Некоторое время она вообще была единственной родной сестрой Робба, младшей сестрой, и когда они с Роббом подружились, это исключило любую возможность того, что они с Сансой станут близки. Известная истина: парням обычно не нравится, когда ты водишь дружбу с их сестрами.

— Не знаю, — Джон закидывает одну руку на спинку скамьи, наблюдая за тем, как Рикон несется по верху туннеля, а не сквозь него. — Когда ты проходила через фазу «Русалочки», я успел посмотреть, как она расчесывала волосы вилкой по меньшей мере сотню раз. Было не так уж плохо.

Санса смеется, запрокидывая голову, обнажая изгиб тонкой шеи.

— Что еще за фаза? Я по-прежнему считаю, что это действительно отличный мультфильм. Она пример для подражания для нас, рыжих.

Бывших рыжих.

Джон собирается произнести речь достойную Оскара, как вдруг слышит выстрел. Он едва ли осознает окружающую действительность, когда наклоняется вперед, зажимает голову между коленями и закрывает уши, пытаясь остановить звуковую и световую волну, порождаемую мозгом. Стиснув зубы, он пытается справиться с приступом. Он кружит в водовороте, изо всех сил стараясь не поддаться ему. Джон? Джон? Джон? Его имя звучит издалека, как шепот ветра в листве. Он пытается сосчитать в обратном порядке от десяти, пытается поднять голову, чтобы оглядеться и сосчитать детей, пытается сосредоточиться на запахе травы, чтобы напомнить себе, что они на детской площадке. Это не выстрел. Нет. Он раскачивается взад-вперед, как сумасшедший, но ничего не может с собой поделать, потому что счет не помогает.

Сначала Джон не замечает ладонь на своей руке, останавливающую его движения, но затем чувствует поглаживания по спине и слышит свое имя. Санса напугана. Джон понимает это по ее интонации, когда она откидывает назад его волосы и наклоняется так низко, что он чувствует ее дыхание на щеке. Он знает, что вспотел, как свинья, но может только дышать, раздувая ноздри и пытаясь унять сердцебиение. И даже не может предупредить ее, что он потный и ей не стоит прикасаться к нему.

К хору безликих звуков добавился еще один голос, мальчишеский, достаточно юный, чтобы перепутать его с девичьим. Должно быть, это Рикон, или Бран, или оба. Джон по-прежнему ощущает себя как в тумане — адреналин в крови, ее прикосновения и вспыхивающие под веками цветные пятна — он ни в чем сейчас не уверен. Джон улавливает только обрывки фраз.

— Все в порядке... с братом все в порядке... жара... возвращайся на площадку... я слежу за тобой.

Санса медленно гладит его по спине круговыми движениями. Он сосредотачивается на своих ощущениях, прикусывает внутреннюю сторону щеки и переключается на эту боль. Следовало предупредить ее. И не стоило соглашаться на прогулку, когда окружающий мир, полный криков и шума, в любой момент может вызвать приступ. Стоило предупредить во что она ввязывается. Санса никогда не видела его приступов. Они пугают его самого и, скорее всего, точно так же действуют на тех, кто их видит.

— Джон, милый? Ты ведь в порядке?

Он тяжело выдыхает, заставляя себя сесть прямо. Щурится на солнце, грудь поднимается и опускается слишком быстро, каждый мускул напряжен. Трава, играющие дети, их пятнадцать, нет, шестнадцать, один в туннеле, рука Сансы на его плече, ее большой палец теребит шов его футболки, запах ее цветочного шампуня, десять, девять, восемь, семь, шесть, пять, четыре, три, два, один. Один. Один. Один. Один. Твою же мать!

Он открывает рот, чтобы извиниться, заверить ее, что не собирается причинить вред ей или окружающим. Ведь об этом сразу думают некоторые люди, когда слышат слова «ветеран», «посттравматическое расстройство», но в порыве отчаяния произносит поток проклятий. Такие слова Джон обычно никогда не произносит в присутствии нее или любой другой женщины, и, замолчав, трет лицо, пытаясь прийти в себя.

— Что это было? — спрашивает он.

— Шум? Машина на Пятой авеню. Думаю, что-то случилось.

Машина. Проклятая машина!

— Боже, у меня действительно проблемы с головой.

— Нет, нет, с тобой все в порядке, но ты меня немного напугал.

Джон с трудом сглатывает и заставляет себя посмотреть на Сансу: ее лицо напряжено, и, кажется, она вот-вот расплачется.

— Я бы не причинил тебе вреда.

— Знаю. Я испугалась за тебя.

— Я в норме.

— Конечно, — твердо говорит она, слегка кивая. — Все позади, верно?

Все, что он может выдавить из себя — кивок в ответ. Он надеется, что все закончилось. Кажется, так и есть. Он осознает, где находится. Санса рядом. Мальчики всего в нескольких футах от него. Ни в кого из них не стреляли.

Ее пальцы касаются влажных от пота кудрей у него на затылке, убирая их, и Джон чувствует, как плечи постепенно расслабляются.  

— Арья рассказывала про такие плохие моменты. Это ведь был приступ?

— Да.

Не самый худший. Он не полностью утратил связь с реальностью. Но даже подобных моментов достаточно, чтобы выбить его из колеи. Он чувствует ужасное напряжение между глаз — предвестник головной боли.

— Мне нужен душ.

И темная комната.

— Тебе нужно уйти? Пойдем вместе.

Санса убирает руку и достает сумочку. Джон следит взглядом за движением ее руки, жалея, что не промолчал. Ее прикосновения удерживали его в моменте, и он не провалился в полной мере в паническую атаку. Психолог говорит, что в такие моменты нужно переключаться на ощущения. Например, откусить лимон, подержать кубик льда, сосредоточиться на цветах вокруг, съесть мятную конфету, послушать музыку. Это мысленные обманные трюки, которые стоит проворачивать, едва начинается головокружение, сигнализирующее о приближении приступа. Подобные уловки раньше приводили его в бешенство, но когда Санса взяла его за руку, он понял, о чем говорил психолог, убеждая, что нужно позволить другим людям помочь тебе заземлиться.

— Дай мне минуту. Я пока не могу встать.

 — Все нормально. Не нужно спешить. Мальчики веселятся, — успокаивает Санса, махнув Рикону с фальшивой улыбкой, исчезающей с ее лица, стоит брату отвернуться в сторону. Он носится по площадке с палкой в руке, словно пасхальный кролик, которому что-то угрожает. — Мы уйдем, когда будешь готов.

Она накрывает его руку своей. Он со всей силы сжимает пальцами свое колено, а после позволяет ей переплести их пальцы.

— Я думала, что, может быть, твои приступы прошли, — ее голос звучит успокаивающе и сочувственно, но без жалости.

— Все не так плохо, как раньше, но есть триггеры, на которые я реагирую. Стоило тебя предупредить.

Санса отмахивается от его извинений, разочарованно хмыкая.

— Триггеры. Не любишь шум? Ты из-за этого зависаешь в своей комнате?

Еще недавно Джона беспокоил факт, что он предстал перед ней депрессивным затворником, а теперь из-за чертового автомобиля его трясет, как чихуахуа. Это показывает, насколько сильное унижение он может перенести.

— Этот город может быть чересчур большим.

— Мне жаль. Я не знала.

Именно такого отношения Джон и не хочет. Он против, чтобы окружающие ходили возле него на цыпочках, меняли свою жизнь, подстраиваясь под его безумие. Он потирает переносицу. Если головная боль станет слишком сильной, его может стошнить. Что стало бы настоящей вишенкой на торте сегодняшнего унижения.

— Все в порядке. Я учусь справляться с этим. Нужно насильно выдергивать себя в люди. Это часть процесса выздоровления.

Экспозиционная терапия может обернуться таким неприятным сценарием, как сегодня.

— Голова болит? — Санса неловко роется в сумочке левой рукой, пока не достает маленькую упаковку Адвила. — Можешь проглотить его без воды?

— Справлюсь, — уверяет Джон ровным голосом, вытряхивая две таблетки на ладонь.

Он проглатывает, едва не давится и дважды кашляет.

— Что у тебя еще есть, Мэри Поппинс? — интересуется, пытаясь изобразить улыбку.

У нее есть Адвил и солнцезащитный крем, и, возможно, в сумочке Санса хранит свои идеальные манеры. Она практически идеальна во всех отношениях.

— Точно хочешь узнать? — Санса снова берет его за руку и кладет их ладони себе на колени. — Женская сумочка — совершенно секретная вещь.

Джон смотрит на их сцепленные руки. Любой прохожий мог бы подумать, что они пара. Санса от природы ласкова. Она любит объятия. Всегда прикасается к людям, когда говорит и слушает. Для нее это нормально, хотя к нему она впервые проявляет такую заботу. Но прохожие наверняка подумали бы, что они пара. У Джона были единственные в жизни отношения, с другой рыжей, и, кажется, это было целую жизнь назад. Закончились они очень печально — ничего общего с финалом диснеевской «Русалочки».

— На что они похожи? Приступы?

Джон выдыхает, ковыряя носком кроссовка утоптанную землю под скамейкой.

— Ты правда хочешь знать?

Он терпеть не может рассказывать об этом своему психологу. То, что он мучительно переживает, настолько далеко от рационального поведения. Но с кем еще можно поговорить? Арья всего лишь подросток, и он не может отягощать этим Неда.

— Да, если только ты хочешь рассказать.

Обычно Джон уходит от ответа, но ему кажется, что, возможно, Санса понимает больше, чем показывает остальным. Будто роль милой и легкомысленной девушки — маска, которая только и ждет, чтобы ее сорвали.

— В такие моменты я чувствую, что переживаю все заново. Будто я снова там.

Санса прижимается к нему обнаженным плечом. Он смотрит на подол ее платья, считая красные и белые парусники, которые плывут по голубой хлопчатобумажной ткани. Они похожи на лодки, которую она, вероятно, больше не предложит взять напрокат, зная теперь, насколько неудачной может обернуться совместная прогулка. Идея покататься на лодке по маленькому озеру принадлежала ей, но при мысли, что Санса больше не предложит этого, он крепко зажмуривается, борясь с иррациональным разочарованием.  

— Иногда по ночам я не могу уснуть, думая о том, как, должно быть, ужасно было вам с Роббом, пока я развлекалась в колледже.  

Джон шмыгает носом и трет его тыльной стороной правой ладони.

— Не вини себя за это. Твое место в колледже, с друзьями.

— Точно, с друзьями, — преувеличенно бодро повторяет Санса. — Только я не планирую возвращаться. Я собираюсь взять академический отпуск на семестр.

Джон бросает на нее взгляд, замечая, как она прикусывает уголок губы, словно впервые проверяет реакцию, которую вызовет такое решение. Она, должно быть, еще не рассказала родителям. Кейтилин суетилась, покупая всем школьные принадлежности, и он видел в списке, прикрепленном к холодильнику, имя Сансы. Вероятно, будь он на ее месте, тоже бы боялся такого разговора.

— Мне нужно время. — Она осматривает игровую площадку, ее пальцы переплетаются с его. — Нам всем просто нужно время.

Джон надеется, что в ее словах есть доля правды, хотя старая поговорка о том, что время лечит, не кажется ему совсем правдивой. Прошли месяцы, и его раны уже не так сильно болят, но по-прежнему беспокоят, как покрытый коркой нарыв, и он не может представить, что когда-нибудь будет иначе. Не тогда, когда панические атаки вскрывают их снова и снова.

— Думаю, это разумно — немного отдохнуть. Только не трать время на то, чтобы корить себя.

— Хочешь сказать, что сам не делаешь того же?

— О, я в этом профи. — У него перехватывает горло. — Я вернулся домой и почувствовал вину за то, что был здесь, а Робб остался там.

Он чувствовал себя виноватым из-за того, что его друзья и Игритт мертвы, а он в Нью-Йорке ест домашнюю еду, приготовленную Кэт, смотрит телевизор при чертовом кондиционере.

— Я до сих пор виню себя. — Он пожимает плечами. — Я должен был быть с ним.

Санса кладет голову ему на плечо.  

— Знаешь, я не шутила.

— О чем?

— Когда сказала, что рада, что ты здесь. Я рада, что ты со мной, и мы можем вспомнить его вместе.

У него сжимается грудь, а Санса предается воспоминаниям. Она заставляет его смеяться, как раньше делал Робб, рассказывая, как они с братом возвращались из школы грязные, намеренно забывая учебники. Робб верил, что может покорить мир. Он легко ладил с людьми, но иногда умудрялся влипать в неприятности. Особенно с девушками.

Минуты тянутся. Санса снова тихо спрашивает:

— Хочешь уйти?

Джон понимает, что совсем нет. В какой-то момент, когда она прижалась к нему, переплетя их пальцы, и делилась воспоминаниями о Роббе, когда они наблюдали за братьями, до изнеможения носившимися под полуденным солнцем, Джон перестал мечтать о том, чтобы оказаться в своей комнате с выключенным светом. Он поспит позже. Сейчас они должны веселиться в парке. Он устал, и у него раскалывается голова, но они все вместе, и все в порядке.

—  Ты голодна? —  Она едва притронулась к завтраку, поэтому наверняка хочет есть. — Мороженое — это очень вкусно.

Санса выпрямляется и поправляет солнечные очки на макушке.

— Мальчишки никогда не откажутся от мороженого.

— А ты? Я угощаю.

— В таком случае, — говорит она с медленной улыбкой, — я буду с посыпкой.

Возможно, этот день закончится лучше, чем обычно, и это нормально. И они не должны испытывать за это чувство вины.

Дени останавливается на полпути и отпускает шутку в адрес папарацци, позирует и ждет вспышек. Брат стоит в четырех шагах позади нее, выглядит скучающим и, возможно, даже немного раздраженным, засунув руки в карманы и сжав губы в тонкую линию. Неужели он не мог хотя бы притвориться для фотографий? Да, они поссорились в лимузине, но это всегда один и тот же старый спор.

Визерис может позволить себе непрофессионализм, а она нет. Прямо сейчас ей нужно сосредоточиться на своей улыбке, чтобы фотографии в завтрашних газетах и блогах вышли достаточно красивыми и привлекли внимание к ее благотворительной деятельности, направленной на предотвращение сексуальной работорговли в развивающихся странах. Пожертвования, которые они соберут сегодня вечером, пойдут на покупку велосипедов для девочек из группы риска, чтобы они могли ездить в школу или на работу, получать образование и зарабатывать деньги для своих семей — и все это для обеспечения их безопасности. Она планировала это мероприятие несколько месяцев, продумывая каждую деталь, вплоть до мерцающих лампочек, подвешенных к темно-синему потолку над головой, которые напоминают звездное небо над пустыней — правда в этой пустыне шампанское и десерт всегда под рукой.

Это стоило затраченных усилий, потому что Миэрин выглядит прекрасно, думает она, проходя через арочный дверной проем и оглядываясь по сторонам. В глубине сводчатого зала находится пирамида, вырезанная из меди и украшенная тиснением, которое создает впечатление, что она была построена по кирпичику, как ступенчатые пирамиды в Центральной Америке. Свет отражается от нее, создавая именно тот эффект, на который надеялась Дени, когда придумывала дизайн. Огни, декорации и звучащая фоном экзотическая музыка с ее тяжелыми ритмами обязательно произведут впечатление и привлекут больше пожертвований.

Она не может вдоволь насладиться своей работой, представляя улыбающиеся лица неизвестных девушек, которым она будет помогать, потому что кто-то крепко сжимает ее локоть и дергает, опасно разворачивая на каблуках.

— Мы еще не закончили. — Теперь, когда на них не направлена камера, с лица Визериса спадает маска безразличия. Его светлые глаза прищурены, губы кривятся, а пальцы больно впиваются в ее обнаженную кожу. — Мне нужны эти деньги. Мне нужно, чтобы ты отдала мне свой чек.

Дени делала это раньше, бесчисленное количество раз: выписывала брату чек на ежемесячное пособие от родителей, потому что он потратил все свои деньги. Она не знает, как ему удается это так быстро, но подозревает, что он тратит их на рискованные предприятия и сомнительных людей в отчаянной попытке вернуть себе воображаемую былую славу. Он всегда пытается произвести на кого-то впечатление, пытается доказать, что Таргариены лучше всех остальных. Глупец.

— Я не могу в этом месяце. Я же говорила тебе, что потратила деньги на это мероприятие.

— На это? — спрашивает Визерис, с усмешкой указывая на переполненный зал, как будто это не самое красивое благотворительное мероприятие года.

— Да, на это.

Ее ежемесячный чек и другие сбережения. Организация оказалась довольно дорогостоящей. Все сверкает золотом. Это было ее главным требованием при встрече с организатором вечера. Мисси заверила ее, что даже еда будет золотой. Так оно и есть, осознает она, когда мимо проходит официант с круглым подносом, уставленным крошечными шоколадными чашечками, наполненными малиновым кремом, покрытым съедобными золотыми хлопьями.

— Выпей стаканчик-другой и найди себе девчонок, с которыми можно поговорить, — говорит она, беря с подноса шоколадный десерт.

Он фыркает.

— Я никогда не найду интересную девушку, с которой можно было бы поговорить на твоей жалкой вечеринке.

Дени откусывает кусочек шоколада, и от терпкости малины во рту появляется слюна.

— Не знала, что они должны быть интересными. — Его большой палец сильнее впивается в руку, и она дергается, тайком пытаясь освободиться от болезненной хватки, но он удерживает слишком крепко. Дени открывает глаза шире. — Отпусти меня, Визерис. Прямо сейчас.

Он выполняет ее просьбу.

— У меня есть дела поважнее, чем секс-рабыни на другом конце света. Тебе тоже стоит об этом беспокоиться.

Дени повышает голос, но из-за музыки никто не замечает ссоры, назревающей между ними.

— Скажи, о чем же мне следует беспокоиться? Что есть такого чертовски важного? И побыстрее. Мне нужно к гостям.

— Я.

Конечно. Визерис считает себя центром вселенной.

— Что ж, думаю, тебе придется довольствоваться тем, что есть, потому что, как я уже говорила, я потратила деньги за этот месяц на аренду Миэрина. Тебе придется ждать следующего чека, так же, как и мне придется ждать своего.

— Я не могу ждать. Это серьезно. Если со мной что-то случится... — начинает он.

На самом деле, Дени немного беспокоит то, как меняется его мимика. Он выглядит так, словно вот-вот упадет в обморок, а брови сходятся у него на переносице. Визерис безответственный и принимает ужасные решения, но он ее брат, и она любит его. Они всегда были вдвоем, и если это означает, что она должна выручать его из одного сомнительного предприятия за другим, то она это сделает. Дени собирается протянуть руку, чтобы откинуть назад его светло-русые волосы и сказать, что им следует завтра пообедать и поговорить, и она поможет ему что-нибудь придумать, когда чувствует кого-то за спиной. Лицо Визериса застывает, плечи расправляются, он выглядит как оскорбленный принц.

— Барристан.

Брат, похоже, не рад видеть дядю, но Дени, наоборот. Она оглядывается через плечо и улыбается. Дядя всегда выглядит эффектно в официальной одежде, его седые волосы оттеняются темным костюмом.

— Визерис, — говорит он, кивая брату. — Дени, твои гости ждут тебя.

— Он пытается вежливо сказать, что мы опаздываем. Ты же знаешь, какая она. Собиралась целую вечность, — отвечает Визерис, закатывая глаза.

Приготовления заняли у нее больше времени, чем обычно. Дени хотела выглядеть соответственно поводу, и объяснить своему парикмахеру и визажисту Ирри, что именно ей нужно, оказалось непросто, учитывая изменение ее обычного образа. Сейчас ее тонкое, как паутина, платье с одним плечом, которое от слоя к слою приобретает все более темные оттенки золота, застегнуто на плече большой брошью в виде дракона с рубиновыми глазами — одним из украшений, принадлежавших ее матери, переданное ей по наследству в двадцать один год. В платье Дени чувствует себя комфортно, поскольку оно не сильно отличается от ее обычного вечернего наряда, но в остальном новый образ немного дерзкий. Она выбрала корону из косичек и довольно выразительные "кошачьи глаза", решив, что они соответствуют настроению, которое она надеялась создать, а затем забеспокоилась, не зашла ли слишком далеко. Визерис сказал, что, вероятно, мог бы продать ее на углу улицы.

«Ты попала в точку, если пытаешься выглядеть как настоящая секс-рабыня».

— Пойдем посмотрим на Тириона Ланнистера?

— Кто-то из них пришел? — спрашивает она с разочарованным стоном.

— Не только пришел. Я полагаю, сегодня вечером он выписал твоему фонду чек на довольно крупную сумму.

Визериса не волнует ни одна из ее благотворительных организаций, поэтому при первых словах о работе он исчезает в толпе, его белокурая голова мелькает в свете прожекторов, пока он не теряется среди гостей. Дени тоже не горит желанием заниматься работой и подавляет вздох при мысли о том, что придется разговаривать с одним из Ланнистеров. Они не самые приятные люди в мире. Она презирает политику «Баратеон Индастриз» и преступления, которые совершило правительство против гражданских лиц благодаря технологиям этой компании. Насколько она может судить, они финансируют каждый свой подлый шаг, при этом красиво улыбаясь с обложек глянцевых таблоидов и газет.

Дени отправила приглашение в офис Ланнистеров только потому, что думала, они отправят пожертвование по почте. Она и представить себе не могла, что они появятся на мероприятии, где ей придется улыбаться им и благодарить. Она добавляла людей в список приглашенных на сегодняшний вечер не столько из-за их толстых кошельков или способности выписывать внушительные чеки, сколько из-за высоких моральных качеств, и с ними она бы предпочла беседовать. Где-то здесь должен был быть Даарио. В этой степенной толпе нетрудно будет разглядеть его синие волосы и татуированные руки.

— Значительное пожертвование? — спрашивает она, беря дядю под руку.

— Очень значительное.

— Я потрясена.

— Стоит сказать ему об этом при разговоре, — Барристан наклоняется, чтобы прошептать ей на ухо свои рекомендации.  

И она выполняет их в точности. Пожимает руку Тириону, знакомится с его миниатюрной спутницей, которая наблюдает за ними большими темными глазами, и начинает свою благодарственную речь со слов о том, как много пользы принесет его пожертвование. Она ведет себя идеально, лучезарно улыбается, притворяется, что ей не противен его внешний вид, чего нельзя сказать о Тирионе. Судя по улыбке, которая появляется на его лице между глотками шампанского, Дени понимает, что ей не понравится то, что он скажет в ответ. За его улыбкой скрывается многое, но она уверена, что не хочет этого знать.

В конце концов, ее рассуждения о радостях владения велосипедом для малоимущих девушек заканчиваются, и ему предоставляется возможность высказаться.

— Я был рад сделать пожертвование, мисс Таргариен.

— Пожалуйста, зовите меня Дени.

— Рад сделать пожертвование, Дени. Но я не уверен, в какой мере это действительно поможет несчастным молодым женщинам.

Дени хмурится. Ее благотворительные фонды не являются прикрытием для сверхприбыли и роскошных вечеринок, хотя она знает, что существуют благотворительные организации, которые работают именно с этой целью. Она оплачивает счета из своей доли родительского имущества, так что все пожертвования идут непосредственно тем, кто в них нуждается.

— Нет, я уверяю вас, так и будет. Я оплатила организацию вечера, которым вы наслаждались, — говорит она, кивая на шампанское в его руке. — Все пожертвования от наших щедрых спонсоров пойдут непосредственно на покупку велосипедов...

— О, нет, — отмахивается он. — Это я понимаю. У меня есть подозрение, что покупка велосипедов для этих женщин — не лучший способ решить проблему сексуального рабства. Как вы собираетесь гарантировать, что велосипеды, которые вы им отправляете, останутся у женщин? Пристегнете их к лодыжкам?

— Простите?

— Ну, если их отцы или братья продают их в сексуальное рабство, что помешает им взять велосипеды и использовать их для себя, а женщин продать? Им могут понравиться эти велосипеды, и я не представляю, как мы могли бы помешать им их взять. А вы можете? — Он пожимает плечами и отправляет в рот разрисованный золотом леденец, который его спутница держала для него на черной салфетке. — Это все равно что посылать обувь сиротам. Хорошее намерение, но бесполезное.

Дени тоже так делала, и она лучше спала по ночам, думая о сиротах в новых кроссовках. Она чувствует, как краснеет, а дядя пытается сменить тему, рассуждая об окончании бейсбольного сезона, и берет бокал шампанского с подноса официанта, чтобы передать ей. Она слишком сильно сжимает ножку и пытается улыбнуться. Музыка меняется, и ей приходится повышать голос, чтобы ее услышали, но это нормально, потому что ей хочется кричать.

— Нет, все в порядке. Пусть мистер Ланнистер выскажет то, что он думает. Это интересное мнение.

— Обоснованное мнение, — говорит Тирион, улыбаясь ей в ответ.

Они оба улыбаются ей, Тирион и его черноволосая спутница, как пара только что вырезанных тыквенных фонарей. Женщина выглядит такой же довольной грубостью Тириона, как и он сам. Дени преисполнена ненависти к ним обоим за то, что они пришли сюда, чтобы испортить ей вечер, высмеять ее усилия.

— Вы хотите сказать, что мое мнение не обоснованное, а моя благотворительная организация информационно плохо подготовлена?

— Я хочу сказать, что вы не знаете, как заниматься благотворительностью.

— И все же вы только что сделали пожертвование, — Дени старается, чтобы ее голос звучал непринужденно, и выпивает почти половину бокала.

— Да, потому что, если вы когда-нибудь решите, что вам нужен кто-то, кто действительно знает, как правильно распоряжаться вашими деньгами, возможно, мой небольшой вклад станет напоминанием о том, что я готов помочь в этом.

Дени едва не давится, потому что пузырьки обжигают горло.

— Что вы знаете об управлении благотворительной организацией?

— Очевидно, вам известна компания «Ланнистер Меркантил».

— О, да. Бизнес, который построил ваш отец, чтобы вы и ваш избалованный брат могли тратить прибыль? — говорит она с фальшивой улыбкой.

— Точно. Мы оба кое-что знаем об избалованных братьях, не так ли? — отвечает он, поднимая свой бокал в шутливом тосте.

Больше всего на свете Дени хочется выплеснуть свой напиток ему в лицо, но рука дяди ложится ей на лопатки, и он откашливается:

— Вы не извините нас? Нам нужно поприветствовать других гостей.

— Еще раз спасибо, — выдавливает она из себя, поворачиваясь спиной к Тириону и его хорошенькой спутнице.  

Ее ноздри раздуваются, и она на мгновение закрывает глаза. Она бы с удовольствием вернула его грязное пожертвование, но оно нужно девочкам. Он ошибается. Им нужны эти велосипеды. Эти велосипеды изменят их жизнь и спасут от рабства.

Барристан пытается провести ее сквозь толпу к какой-то другой важной персоне, которой нужно пожать руку, но Дени не может этого вынести. Она вырывается из его рук и уходит в другую сторону. Приветственно махнув рукой и кого-то поцеловав в щеку, она проходит мимо гостей. Ее внимание приковано к Даарио, но чья-то крепкая рука останавливает ее продвижение сквозь толпу.

— Добрый вечер, принцесса.

Джорах Мормонт стал еще одной персоной, которую она добавила в список приглашенных на сегодняшний вечер, не ожидая существенного пожертвования. Поскольку она не была в офисе дяди последние несколько недель, у нее не было возможности встретиться с ним после их совместной поездки в такси, но она думала, что он свяжется с ней, попытается что-то предпринять, чтобы сделать нечто большее, чем просто раздеть ее взглядом. Иногда она представляла, что сказала бы «нет», если бы он позвонил и пригласил ее на свидание, а иногда представляла, как говорит «да». Почему нет? С тех пор, как она видела его в последний раз, у нее было полдюжины свиданий, два из них с Даарио, но в данный момент у нее ни с кем нет серьезных отношений. Нет причин, по которым она не могла бы подумать о возможности свидания с Джорахом, кроме того, что он не особенно красив.

Но возможности принять или отвергнуть его предложение у нее не оказалось. Ему бы не составило большого труда раздобыть ее контакты, учитывая его должность в «Барристан и Ракхаро». Именно его молчание, а также явный интерес, который он проявил в такси, заставили ее добавить его имя в список гостей.

— Сэр Медведь. — Его ладонь обхватывает ее руку, когда она наклоняется, чтобы расцеловать его в обе щеки. — Вот видишь, я не забыла.

— Я тоже. Ты пробудила во мне любопытство, и я посмотрел девиз Дома Мормонтов.

— Так чего же мне опасаться от Дома Мормонтов?

— Ничего. Девиз: «Мы здесь стоим».

Она допивает остатки шампанского и рассматривает его, склонив голову набок.

— О, это очень хорошо.

— Правда?

— Да. Верность и отвага. Это то, что я больше всего ценю в своих людях. Мой рыцарь в сияющих доспехах. — Она похлопывает его по груди. Он крепко сложен. Пусть и не особо красив, но подтянут, каким она его и помнила. — Или, точнее, в костюме.

— Это мой лучший, — усмехается он.

Возможно, так оно и есть, но Дени думает, не лучше ли он выглядел бы без костюма.

— Это хороший костюм, но подойдет ли он для сражения? Возможно, мне нужно, чтобы ты кое-кого отправил на тот свет, — говорит она, морща нос при мысли о том, как Тирион и его спутница уставились на нее, когда он объявил, что она не ведает, что творит.

— Он немного стесняет, но я всегда могу снять пиджак, — Джорах забирает у нее пустой бокал из-под шампанского и ставит его на круглый, высотой с барную стойку, столик для коктейлей, покрытый черной тканью. — Кому я должен бросить вызов?

Дени приподнимается на цыпочки, склоняется к нему, чтобы никто ее не услышал, и хватает его за плечо.

— Принеси мне голову любого человека с фамилией Ланнистер, и я буду несказанно рада. Они все отвратительные.

— И все же ты пригласила их? — склонившись, шепчет он.

Он стоит так близко, что его дыхание шевелит волосы, выбившиеся из ее косы за ухом. Здесь, в Миэрине, горячий воздух, и платье у нее короткое, а руки обнажены, но внезапно все ее тело покрывается мурашками. Отсутствие бюстгалтера под платьем выдает реакцию ее тела мгновенно.

— Исключительно ради дела. В отличие от моего приглашения адресованного тебе.

— А для чего приглашен я?

— Исключительно для удовольствия.

Джорах приподнимает бровь.

— Ты опять пьяна?

Она смеется. Это звучит слишком прямолинейно и грубо, но не со злым умыслом. Может, в Мичигане не учат этикету.

— Вовсе нет. А похоже?

— Нет, совсем нет... — он сопротивляется, и его взгляд чуть дольше положенного задерживается на ее груди.

Было бы глупо говорить ему, что ей холодно.

Дени знает, что он уважает ее и что неловко напрашиваться на комплименты, но она слегка прищуривается, желая услышать хоть какое-нибудь слово похвалы после того, как он разочаровал ее своим молчанием после их последней встречи.

— Не смей говорить ничего, кроме «мило», «прелестно» или «сногсшибательно».

— Это весь мой выбор?

— Да.

— Тогда все сразу. Но почему ничего, кроме этих слов?

— Дело в Визерисе. Моем брате. Он кое-что сказал. Забудь, — Дени проводит рукой по юбке, пока кончики пальцев не касаются подола, и улыбается, наблюдая, как его глаза следят за ее движениями.

— Твой брат умеет доставлять проблемы, — замечает он.

Конечно, Джорах в курсе. В компании дяди хорошо известно, насколько плохо Визерис управляет своими финансами или как часто он отправляет сестру выпрашивать аванс. Сначала она не планировала помогать ему, но, судя по его взгляду, перед тем, как дядя прервал их, она выручит его снова.

— Ты же знаешь, какие они братья, — говорит она, слегка касаясь рукава его пиджака.

— Нет, не знаю.

— Ну, с ними всегда одни проблемы. Видимо, он в затруднительном положении. Возможно, мне придется заехать в понедельник, чтобы поговорить с дядей. Сдаться на милость Визериса. Или, может быть, ты поможешь мне?

Дени проводит пальцем по золотой пуговице на манжете его пиджака, и Джорах облизывает губы, беспокойно переминаясь с ноги на ногу. Она определенно завладела его вниманием.

— Может быть.

— У Визериса есть долги, а я потратила свое ежемесячное пособие, точнее, пособие за последние несколько месяцев, на организацию этого мероприятия. Оно того стоит, потому что это действительно прекрасное дело. — Она ждет его согласия, но он просто засовывает руки в карманы, нарушая интимность их момента. — Но это также значит, что я ничем не могу ему помочь, а ему нужен аванс.

— Ты когда-нибудь думала о том, чтобы позволить ему самому решить свои проблемы?

— Он мой брат.

— Так что тебе от меня нужно?

— Ты мог бы обмолвиться об этом с дядей.

Простое, но не совсем приятное дело. Дени знает, что дядя плохо отреагирует на просьбу любого, кто заговорит от имени Визериса. Джорах, вероятно, знает об этом, и никому не нравится раздражать своего босса, но Дени хочет проверить, настолько ли он лоялен ей, как того требует девиз его семьи.

— Он скорее согласится с тобой, чем со мной.

Дени надувает губы.

— Возможно, ты прав. Но ты ведь попытаешься? Он может принять во внимание мнение аналитика. Знаешь, мой дядя почти так же любит аналитиков, как и я, — поддразнивает она.

Джорах выглядит так, словно собирается уступить. Его взгляд смягчается, и в уголках глаз появляются морщинки, когда он открывает рот, чтобы заговорить, но у него не остается шанса. Горячие и влажные губы прижимаются к ее шее, и Дени вздрагивает, глядя в голубые глаза, которые всего на несколько оттенков отличаются от голубизны волос Даарио, зачесанных назад с помощью стайлинга, делающего их темнее обычного.

— Даарио. Ты пришел.

Он в футболке и джинсах, от него пахнет сигаретным дымом, но это не имеет значения.

— Я же говорил тебе, что, скорее всего, буду здесь, — говорит он, обнимая ее за талию и притягивая к себе, целуя уже в висок.

Его пальцы приподнимают на дюйм ткань ее платья, и она извивается в его объятиях, с притворным возмущением произнося его имя. Сердце слегка замирает от интимности момента, от того, как фамильярно и собственнически он себя ведет. У них было всего два свидания, но, может быть, из этого выйдет что-то серьезное, и она больше не будет лежать без сна, думая о Дрого.

Дени протягивает руку, вплотную льнет к нему и слышит мужской голос:

— Джорах Мормонт.

Даарио немного медлит, прежде чем протянуть руку в ответ, и не представляется сам. Возможно, он думает, что Джорах его знает. Он стал настоящей сенсацией на музыкальной сцене Нью-Йорка, мелькая в таблоидах в немалой степени благодаря своей привлекательной внешности. Фоторепортеры, вероятно, сфотографировали Даарио не меньше раз, чем ее, что не плохо для привлечения внимания к ее благотворительности.

— Джорах — финансовый аналитик в «Барристан и Ракхаро». — Даарио хмыкает. — Барристан — мой дядя, — напоминает она ему. — А это Даарио Нахарис из «Воронов-Буревестников».

— Кто или что такое «Вороны-Буревестники»? — спрашивает Джорах.

— Группа, — отвечает Дени, не вдаваясь в подробности.

Джорах все равно не заинтересовался бы такой группой, и даже Дени находит их музыку — громкую, быструю и злую — немного обескураживающей, несмотря на то, что они ближе к ее целевой аудитории. Сама она не очень разбирается в музыке, но одно из их двух свиданий состоялось в клубе, где играла его группа, и она изо всех сил старалась подражать шумной и потной толпе. Возможно, ей не стоило считать его полноценным свиданием. Даарио почти не разговаривал с ней и казался рассеянным, когда она зашла за кулисы. Но и пустой тратой времени его назвать нельзя. Тогда же она и пригласила его на сегодняшнее мероприятие, и он действительно выглядел сексуально на сцене в кожаных штанах, когда свет стробоскопов падал на пирсинг в его брови, а мышцы на руках рельефно выделялись под татуировками. Дени видит, что Джорах рассматривает татуировку обнаженной женщины, выполненную в стиле пин-ап. Чего Джорах не знает, что у Даарио их две, по одной на каждом предплечье. Даарио называет их «близняшки».

— Сколько нам еще нужно торчать здесь, детка? — спрашивает Даарио, зарываясь крючковатым носом в ее косички.

Слово «мы» вызывает у нее нервный смешок, даже когда она поворачивается к нему и пытается объяснить, что не может уйти.

— Я хозяйка. И должна поблагодарить половину людей, которые собрались здесь сегодня, а другую половину — убедить дать мне денег. Это вроде как моя работа. Ты ведь понимаешь?

— Я просто подумал, что мы могли бы уйти, — Даарио проводит пальцем по краю ее уха. — Покажи мне это место.

Идея выглядит заманчиво, учитывая, сколько усилий она вложила в это мероприятие и как сильно верит в свой фонд. Или как сильно она верила в него, пока Тирион Ланнистер не выплеснул на нее свой яд. Но Даарио, вероятно, смог бы заставить ее забыть обо всех разочарованиях сегодняшнего вечера. Похоже, он знает, как помочь девушке забыться.

— Дай мне час? Я могу обойти людей и вытащить нас отсюда, пока не стало слишком поздно.

Дени кладет руки ему на грудь и смотрит сквозь ресницы, но судя по тому, что он смотрит поверх ее головы, он ее не слушает и выглядит явно скучающим. Ему это неинтересно, но она усердно работала, и мысль о том, чтобы сбежать и угодить ему, вызывает у нее недовольство собой.

Она хмурится и убирает руки, поворачиваясь к Джораху, который, кажется, не может отвести от нее глаз — в отличие от Даарио, — но того нет. В какой-то момент ее разговора с Даарио он исчез. Она смотрит налево и направо и замечает его. Джорах стоит, скрестив руки на груди и нахмурив брови. А потом толпа расступается, и она видит Тириона Ланнистера. Джорах глубоко увлечен разговором с единственным мужчиной в зале, с которым она не желает общаться, и несколько минут назад она сказала Джораху, что он отвратителен, и попросила принести его голову на блюде. Вероломный медведь.

— Ты хочешь уйти отсюда? — Она находит руку Даарио и тянет его за собой.

Он смотрит на нее сверху вниз, и его губы приподнимаются в восхитительно-порочной улыбке.

 — К тебе домой?

 — Конечно.